Страницы из дневника - Владимир Амфитеатров-Кадашев
Наблюдал кулуары Круга — любопытно: картину эти законодатели, сразу демократичные и консервативные, полные свободного духа и, одновременно, дисциплинированные по-военному, представляют замечательную. Интересен был главный буддийский жрец, маленький калмык, коего калмыки окружали величайшим почетом, — в желтой мантии и высокой шапке-тиаре белого цвета. В буфете он сидел вместе с архиепископом Гермогеном и, мирно беседуя, пил чай. Картина высокой веротерпимости!
8 февраля
Вчера последний акт атаманского кризиса: вступление в должность Африкана. Он избран подавляющим большинством: оппозиция этим не особенно довольна. Парамонов сказал мне даже с досадою: «Вот, на мгновение отлучился из Новочеркасска, и не того атамана выбрали. Надо было Сидорина, а выбрали Африкан Петровича». Но Сидорин получил прекрасную компенсацию: он, на место Денисова, назначен главнокомандующим Донской армии.
Провозглашение Богаевского атаманом прошло довольно скромно, не так, как провозглашение Каледина и Краснова, — не на площади, а в соборе. Но все-таки зрелище красивое. Красиво было колыхание знамен и сероватых, словно ковыль, бунчуков на соборной лестнице, эффектен церемониальный марш, с лихо печатающими шаг, в такт потрясая серебряными кистями, лейб-атаманцами, со стройными рядами гундоровцев, зюльгарцев. Милы были бой- и герл-скауты, особенно последние, маршировавшие с упоением. Но какая великая вещь — воинская выправка! Ведь Африкан Петрович по внешнему виду увалень. А как легко, как грациозно шел он в марше, как изящно отдал честь знаменам своим золотым перначом, который весит до 15-ти фунтов. (Большевики в свое время весь Новочеркасск перерыли, отыскивая эту золотую штуку, но она, конечно, была увезена Поповым{254} в Степной поход). Вчера же покинул Дон Краснов. Он хочет отдохнуть в Батуме, а затем думает предложить свои услуги на каком-нибудь другом антибольшевистском фронте. У Колчака, говорят, его не особенно желают. По всей вероятности, он поедет в Северо-Западную армию, под Петербург. В Новочеркасске его чествовали адресом и банкетом, на который явились и кое-кто из оппозиции. То же было в Ростове. Итак, донской Бонапарт нашел свое Ватерлоо и свою Святую Елену. Но, в то время как падение Скоропадского не вызвало никаких сожалений, о Краснове не могут не пожалеть даже его враги. Он делал много ошибок, но был человеком недюжинным, прекрасным организатором, тонко понимавшим казачью психологию, и заслуги его перед Доном и перед Россией, конечно, велики. И главная заслуга — отсутствие политического страха, той робости перед «идеологией», которая, к сожалению, так характерна для слишком многих деятелей русских. Краснов не побоялся «нарушить верность союзникам», когда этого требовали интересы Дона, и не побоялся потом сказать, что и «нарушая верность» он «помнил о союзе». Посмотрим, что даст новый атаман? Интересно, что даже такой заядлый красновец, как И.А.Родионов (его «Часовой» прикрылся, конечно, не в порядке «закрытия», а просто отобрали казенную бумагу и выставили из типографии; в «Донских ведомостях» Казмин попытался было подлизаться к победителям, но тем не нужна была шушера; выставка его неизбежна; «Донские ведомости», вероятно, перейдут к Ф.Д.Крюкову), говорит, что «Африкан Петрович — превосходный человек, и в глубине души — наш, монархист».
ОСВАГ
Дневник (январь—февраль 1919 года)
19 января
Новочеркасский период нашей жизни кончен; мы не сразу переедем в Ростов, но я уже принял предложенное мне место заведующего кинематографом в только что учрежденном Отделе пропаганды Добровольческой армии, во главе коего стал Н.Е.Парамонов. Вчера вечером мне принесли письмо В.А.Харламова, приглашавшее меня пожаловать сегодня к 10 утра к Николаю Елпифидоровичу в Ростов. Хотя мне нездоровилось и не хотелось бросать работы, тем не менее, это было слишком занимательно и любопытно, — и я поехал в Ростов. Здесь предварительно явился к Севскому, который сначала, по своему обыкновению, разыгрывал меня, притворяясь, будто бы ни о чем не ведает. Но затем разъяснил: Добрармия решила образовать Отдел пропаганды, по образцу существовавшего за границей в период войны. Во главе отдела поставлен Н.Е.Парамонов, которому Севский предложил меня в качестве управляющего кинематографическим отделением. Сам Севский вместе с Ф.Д.Крюковым получают посты тов. министра, то есть помощников Парамонова.
Вечером состоялось свидание с Парамоновым: он оставил у меня самое приятное впечатление — энергичен, деловит, не любит даром тратить слов — эдакий русский янки. План его строить Отдел как коммерческое предприятие, а не как бюрократическое учреждение, вполне правилен. Весьма резонно он говорил:
— Даровой пропаганде не поверит ни один дурак. Но когда он заплатит за листовку грош, это всецело преисполнит его уважением и верою в «купленное» слово.
В кинематографе он смыслит мало, вернее, ничего не смыслит, не знает даже разницы между позитивом и негативом. Сказал, что налицо сейчас имеется 5000 метров пленки (какой — негативной или позитивной, или и той и другой, объяснить, по вышесказанной причине, не мог), и был несколько удивлен, когда я ему ответил, что 5000 метров — это все равно что ничего. Кроме того, пленка, как оказывается, принадлежит Донскому правительству. Придется ее «добывать» (хотя это нетрудно). Николай Елпифидорович усиленно настаивает на том, чтобы как можно скорее поставить фильму, изображающую взятие Новочеркасска Голубовым и расстрел Назарова{255}. Сценарий напишет Севский.
Я изложил мой план Николаю Елпифидоровичу в следующих чертах.
Кинематографическая деятельность Отдела должна распадаться на три сферы:
1) хроника событий, к которой нужно будет приступить немедленно;
2) большие картины «американского» типа, с определенной антибольшевистской тенденцией (самое существо «великого немого» вполне допускает тенденцию; обладая возможностью выявления лишь наиболее простых чувств, каждая фильма, в сущности, строится на коллизии очень примитивно понятого Добра и Зла. Поэтому в кино может быть сильно и художественно
