Тревожность, неврозы и… любовь. В кабинете у практикующего психолога - Иосиф А. Гольман
В. 3.: Как раз нет. У меня было две любви, причем медицина и психика была второй.
И. Г: А первая?
В. 3.: Небо, самолеты. Сначала авиамоделизм. Потом – в приемную комиссию Черниговского летного училища. Там большое разочарование: не прошел по зрению. Сейчас думаю, отец приложил руку (смеется). Он очень хотел видеть меня врачом.
Здравствуй, медицина! И авиация тоже
И. Г: С небом пришлось распрощаться?
В. 3.: Как оказалось, не навсегда. После неба второй страстью был человеческий мозг.
Пошел на биофизику, в житомирский филиал Киевского университета. Биофизика мозга.
Но… зоология, ботаника…
В общем, сбежал после второго курса в Винницкий мединститут.
И. Г: Хороший был вуз. Винница вообще связана с именем великого Пирогова.
В. 3.: Да. Пошел на врачебное дело. А тут другая проблема – психологии как таковой внимания уделялось мало. Если конкретно, то на весь курс медицинской психологии отводилось всего 18 часов.
И. Г: Этот перекос и сейчас есть* Отсюда и появляются врачи, слабо себе представляющие, что такое ятрогения (Ятрогения – вред, наносимый больному медициной, в узком смысле – неосторожными словами врача. – Примеч. И. Г.). И уж совсем не представляющие, как можно помогать лечению тела словом.
В. 3.: Для сравнения: я потом летчикам в Качинском училище читал 60 часов психологии с практическими занятиями. И это давало отличные результаты.
И. Г.: Психологические знания необходимы каждому, это ясно. Пока что, к сожалению, их часто получают из сомнительных источников. Но вернемся к вашей карьере.
Военврач, сын военврача
В. 3.: После четвертого курса я перевелся на военномедицинский факультет в Саратов. Авиационная медицина, и главное – авиационная психология. Летчик-истребитель испытывает фантастические психологические нагрузки. И здесь к психологии относятся максимально серьезно.
Так я столкнулся с медициной профилактической направленности и психологией особо опасного труда.
И. Г.: Вы хотели в науку или военную карьеру?
В. 3.: Мечтал о науке. Я знал про очень закрытый институт авиационной и космической медицины и надеялся туда распределиться. Сразу не попал, не было вакансий. Поэтому пошел в летное училище, легендарное Качинское. Это уже 1973 год. Старшим врачом отдельного технического батальона.
И. Г.: На чем тогда летали курсанты?
В. 3.: Реактивные чешские учебные Л-29. А старшекурсники уже на МиГ-21.
Сто пятьдесят курсантов на курс. Очень ответственная работа. Но тянуло изучать тайны мозга, пусть и пока применительно только к летной практике.
Психофизиологическая лаборатория как второй дом
И. Г: Когда мечта начала осуществляться?
В. 3.: В 1975-м мне, тогда еще старшему лейтенанту, доверили психофизиологическую лабораторию училища. Конечно, после дополнительной подготовки. Звучит громко, хотя персонал – три человека: начальник, механик и лаборант. Впрочем, это была и работа серьезная, и возможности в плане научного поиска большие. Недаром должность скоро стала подполковничьей, хотя я был по-прежнему старший лейтенант. Карьеризм чистой воды (смеется).
И. Г: Удалось сделать что-то заметно новое?
В. 3.: Да. Как ни странно, пригодилось мое юношеское увлечение телепатией, ясновидением, тайнами человеческой психики. Благодаря отцу я хорошо владел гипнозом, в том числе техниками групповой гипнотизации.
И. Г: Зачем это летчикам?
В. 3.: Нам удалось разработать методики психической саморегуляции курсантов летного училища (аутогенная тренировка). Целая эскадрилья готовилась к полетам с помощью релакс-идеомоторной тренировки. Формировали образ полета на фоне аутогенной релаксации, что заметно увеличивало эффективность подготовки. Методы оценки уже тогда были вполне добротные, с математикой и статистикой.
Может ли психолог помочь истребителю
И. Г: То есть психолог доказательно улучшал подготовку летчика-истребителя?
В. 3.: Совершенно верно. Для оценки мы пользовались девятибалльной шкалой Бориса Леонидовича Покровского, моего учителя в науке, одного из родоначальников профессионального психологического отбора.
Курсанта оценивает инструктор за полет. Плюс фиксация ошибочных действий. Плюс третий критерий – количество и время вывозного налета до самостоятельного вылета.
То есть выявить, работает или нет наша новая методика, было не так уж сложно. Все результаты сравнивались с контрольной группой.
И. Г: А приборные методы изучения работы мозга уже использовали?
В. 3.: Конечно. Снимались электроэнцефалограммы: во время проигрывания предстоящего полета и то же самое, но на фоне аутогенной релаксации. Затем сравнивали корреляты мозговой активности воображаемой деятельности с реальным действием: мозговая активность мысленного полета могла быть даже выше.
Совсем в науку ушел в 1978-м. Взяли в адъюнктуру заветного института. Это был легендарный институт авиационной и космической медицины, в котором готовился к полету первый отряд советских космонавтов. Значительную часть исследований составляли работы в области космической и авиационной психологии.
В этом институте я за десять лет прошел путь от адъюнкта до начальника одного из самых крупных отделов.
Любопытный читатель может приехать на метро «Динамо», при входе в институт есть памятник собаке Лайке, столь верно послужившей науке.
И. Г: То есть вы добились того, о чем мечтали?
В. 3.: В основном да. Хотя было и немножко обидно.
И. Г: Почему?
В. 3.: Дело в том, что я как раз получил разрешение летать. Но наука перевесила. Брали в этот институт один раз в три года. И я не мог позволить себе упустить шанс.
Что общего у балерины и летчика-истребителя?
И. Г: Судя по вашим регалиям, с научной карьерой тоже все сложилось нормально.
В. 3.: Да, наши исследования активно поддерживались, а потому были на весьма высоком уровне. Это ведь проблема международная.
И. Г: Безаварийность полетов?
В. 3.: Не только. Военные летчики испытывают колоссальные нагрузки. Причем психологические зачастую выше физических. Вряд ли кто в курсе, но с интенсивной летной работы истребитель уходит в возрасте в среднем 33,4 года! Как балерины.
Но на становление военного летчика тратятся колоссальные усилия и деньги. Так что наша тематика всячески поощрялась, а полученные результаты ценились. Я защитил сначала кандидатскую, а потом и докторскую диссертации, стал полковником и профессором. Мы помогали не только нашим ВВС. Я работал на Кубе. Потом – в Афганистане, куда приезжал четырежды, проводя лонгитюдные исследования наших летчиков. Потом это позволило найти уникальные методы восстановления пилотов.
И. Г: И все же с армией пришлось расстаться?
В. 3.: Да, перестройка многое разрушила из того, что ломать бы не стоило. Впрочем, наши навыки пригодились мне и при работе в МВД, и потом – на гражданской службе.
Психолог должен помогать людям
И. Г: Но вы ведь, кроме научных интересов, еще и практикующий психотерапевт.
В. 3.: Конечно. Я никогда не прекращал врачебной
