Дочь самурая - Эцу Инагаки Сугимото

Я так и не узнала, откуда пошёл этот странный обычай, но, кажется, не было случая, чтобы я не отыскала в Японии подобия американским причудам. Жвачка напомнила мне о распространённой среди некоторых японских детей традиции надувать ходзуки, свистульки из физалиса, этим часто ещё занимаются прислужницы из чайных домиков и женщины низкого сословия. Ходзуки делают из маленькой красной ягоды с гладкой плотной кожурой. Мякоть у ягоды очень нежная, и её можно аккуратно выдавить, не повредив кожуру, так чтобы получилось нечто вроде крошечного круглого фонарика. Этот мягкий шарик совершенно безвкусный, но дети обожают, засунув его в рот, потихоньку надувать пустую кожуру, чтобы она «играла музыку». Звуки эти похожи на тихое кваканье лягушки в далёком пруду. И музыка некрасивая, и традиция неказистая, однако безвредная и безобидная. Худшее, что можно о ней сказать, — то, что многие няньки говорят своим подопечным: «Вынь эту пищалку изо рта. А то губы вытянутся и станут некрасивыми».

Глава XIX. Размышления

В широком углу, где сходились наша передняя и боковая террасы, в тени раскидистой яблони висел мой гамак. Я клала в него большую подушку, садилась на японский манер и читала. Лежать в гамаке, как матушка, я не привыкла, но любила порой представлять, будто еду в открытом каго — повозка тихая, не качается — и наблюдаю за деревьями мельканье экипажей и деревенских телег, время от времени проезжающих по дороге за высокими вечнозелёными деревьями и каменной стеной.

Ещё из гамака я смотрела на узкую зелёную лужайку, за которой сквозь проём в изгороди из сирени, образованный подъёмным мостом, виднелся дом наших ближайших соседей. Близких соседей у нас было не много, поскольку наш пригород был довольно большой и дома стояли на значительном расстоянии друг от друга посреди кустарников и зелёных лужаек. Зачастую эти лужайки разделяла лишь узкая гравийная или грунтовая дорожка.

Мне очень нравилось, что вокруг домов нет заборов. В Японии я ни разу не видела, чтобы вокруг дома не было каменной или деревянной оштукатуренной изгороди. Даже скромные деревенские хижины окружали кустарниками или бамбуком. В детстве я любила представлять, как было бы замечательно, если бы вдруг все изгороди пали и всякий прохожий увидел бы сады, прежде скрытые от глаз. В моём американском доме мне казалось, будто моя детская мечта сбылась. Заборы исчезли, и каждый мог любоваться газонами и цветами. Потом я мысленно переносилась в японские сады, огороженные красоты которых были доступны не многим.

Я размышляла об этом однажды приятным днём, когда сидела в гамаке и шила; матушка подвязывала вьющиеся розы, зелёная их листва занавешивала крыльцо.

— Матушка, — сказала я вдруг, когда мне на ум пришла новая мысль, — вы когда-нибудь думали о том, что японки живут словно в тюрьме, причём ключ от их камеры у них же в кармане, и они не отворяют её дверь потому лишь, что это невежливо?

— Что? Нет! — удивлённо ответила матушка. — А ты что думаешь, Эцу?

— Эта мысль пришла мне на ум в тот день, когда меня впервые пригласили на чай. Помните?

— Ну конечно. — Матушка улыбнулась. — Ты шла по дорожке вместе с мисс Хелен поникшая, как цветок. Она сказала тебе, что собралось всё общество и ты будешь «королевой бала», а ты уселась прямо на крыльцо и негромко заметила, что здешние люди точь-в-точь как их лужайки. Я так и не поняла, что ты имела в виду.

— Я всегда буду помнить тот день, — продолжала я. — Когда я одевалась, всё представляла, как будут выглядеть дамы с их волнистыми волосами, как они в нарядных платьях рассядутся в гостиной миссис Андерсон и заведут приятную беседу, как водится во время визитов. А они не сидели на месте. Я точно попала на улицу: дамы не сняли ни шляп, ни перчаток, стояли группками или расхаживали по людным комнатам и говорили все разом. От гула голосов я совсем растерялась, у меня закружилась голова, но всё было невероятно интересно и вполне пристойно. Мне задавали странные вопросы, но все были добры и веселы.

— Шум и суета так тебя утомили? — спросила матушка.

— Нет, что вы, мне это понравилось. Шум был весёлый. Мне всё понравилось. Но на обратном пути мисс Хелен спросила меня, как дамы принимают гостей в Японии. И я отчётливо увидела празднование очередной годовщины у нас дома в Нагаоке; матушка сидит величественная и кроткая, все дамы в парадных нарядах, тихие, а если и выражают чувства, то сдержанно, улыбками, поклонами, скупыми жестами, поскольку на официальных приёмах в Японии считается грубостью громко смеяться или чересчур много двигаться.

— В этом покой и прелесть, — заметила матушка.

— Но это же неестественно! — воскликнула я и выпрямилась от волнения. — Я всё время об этом думаю. Наши условности доходят до крайности. Ограничивают душу. Мне даже неловко, что я здесь так счастлива, а все эти смирные и терпеливые женщины молча сидят в тихих своих домах. Наша жизнь в Японии — и у женщин, и у мужчин — совсем как наши связанные деревья, наши закрытые сады, наши… — Я осеклась и добавила медленно: — Я становлюсь чересчур откровенна, как американка. Меня воспитывали иначе.

— Тебе хочется поскорее сломать все изгороди, моя дорогая, — мягко заметила матушка. — Цветы Японии распускались в тенистом саду, и внезапное яркое солнце может сгубить их красоту, превратить их в крепкие грубые сорняки. Но там сейчас ещё утро. Цветы вырастут на свету, и к полудню изгороди падут сами. Не надо спешить их ломать.

Матушка наклонилась над гамаком и впервые нежно поцеловала меня в лоб.

Однажды мы с приятельницами отправились посмотреть Эллен Терри[58] в «Венецианском купце». Спектакль был дневной, и после представления мы отправились выпить чаю. Дамы нахваливали прославленную актрису, я же молчала, поскольку тот день стал одним из величайших разочарований моей жизни. Мне не терпелось впервые увидеть западную актрису, известную на весь мир, я представляла себе скромную молодую образованную женщину, которая медленно ходит по сцене, степенно и с достоинством произносит замечательный монолог. Разумеется, я невольно нарисовала в воображении идеал для японцев.

Вместо этого по сцене расхаживала высокая женщина в алом платье и шапке на манер шутовского колпака, причём двигалась так естественно и непринуждённо, как пристало разве только простолюдинке. Для дамы воспитанной и изящной — пусть она даже