Дочь самурая - Эцу Инагаки Сугимото

она усвоила эти знания, когда готовилась к роли жены. Муж, конечно, может пожать плечами, заметить: «Не очень-то это удобно», однако хозяйство и занимаемый им пост для него дело чести, а любое упущение, способное навредить целому, — его вина. Следовательно, нужды семьи и дома на первом месте. Мужчина женился, в первую очередь чтобы выполнить долг перед богами и предками, во-вторых — чтобы у дома появилась хозяйка, которая будет вести его таким манером, что и дом, и семья станут для мужчины поводом для гордости. Если жена справляется с обязанностями, друзья мужа делают ему комплименты. Если нет — жалеют его.

Так было у всех сословий за исключением разве что владельцев больших поместий или финансовых и деловых магнатов. У них обычно имелся домашний казначей, но и он подчинялся хозяйке дома: это она решала, что нужно семье. Казначей мог только заметить, рассыпавшись в извинениях: «Досточтимая госпожа рискует превысить бюджет». Этих слов обычно бывало достаточно, поскольку любая японка, как и всякий, кто за что-либо отвечает, стремилась честно исполнять свой долг.

Год за годом традиционные формы теряют былую строгость, но правила, некогда обязательные для всех, по сей день влияют на человека. И любое заметное отступление от них по-прежнему считается дурным тоном.

Традиции моей родины и страны, что меня приютила, во многом так разительно отличались друг от друга, а моя любовь к обеим странам была настолько искренней, что порой меня посещало странное чувство, будто я лечу на облаке и взглядом оцениваю два разных мира. Сперва я постоянно пыталась объяснить в соответствии с японскими мерками все странные вещи, каждый день проходившие перед моим изумлённым взором, ибо никто, похоже, не знал ни откуда произошли самые распространённые обычаи, ни что они значат, ни почему существуют, ни почему их соблюдают. Я родом из страны, где у каждого покроя платья, у каждого правила этикета — да в общем, у каждой житейской мелочи — существует причина, о которой не забывают, так что подобное безразличие американцев немало меня удивляло.

Матушка была настоящим кладезем знаний, но мне было неловко забрасывать её вопросами, поскольку меня зачастую интересовали вещи странные, пустячные, неважные — например, почему в церкви женщины в шляпах, а мужчины без, почему в некоторых изящных домах на стенах висят фарфоровые тарелки, почему гостей ведут в спальню — сокровенный уголок! — и предлагают класть плащи и шляпы на кровать, место, где положено или спать, или лежать болеть; почему визиты делают по вечерам (в Японии это время досуга); почему на Хеллоуин и Первое апреля забавляются и чудят; наконец, почему существует такой любопытный обычай класть подарки в чулки — в чулки, самую презренную часть гардероба!

Меня удивляло, что ни в разговорах, ни в газетах, ни в книгах об этих обычаях не упоминают ни намёком, ни словом. В Японии и традиции, и фольклор, и значение символов у всех на слуху. Наряды людей на улице, торговая марка на больших качающихся занавесях в лавке, узоры на фарфоровой посуде, клич уличного торговца, головной убор солдата, хакама, которые носят школьницы, — за каждой из этих вещей стоит всем известная история как и почему. Даже на узком сине-белом полотенце рикши и на коробочке из нескольких отделений, в которой рабочий берёт с собой обед, красуются узоры, намекающие на какой-нибудь древний стих или народное предание, знакомое каждому японскому ребёнку, как детям американским — песенки Матушки Гусыни.

Как-то днём на небольшом приёме одна из гостий любезно заметила, что в такой обуви, как мои сандалии, ноги не болят, и с неодобрением отозвалась о высоких каблуках и острых носах туфель, которые тогда были в моде.

— Но почему их носят? — спросила я. — С чего это началось?

— Без всякой причины, — ответила дама. — Просто модно, ну вот как… ну вот как ваше платье запахнуто таким образом, что левая часть оказывается поверх правой.

— Но для этого есть причина, — возразила я. — Правую часть кимоно запахивают поверх левой только на усопшем.

Дама заинтересовалась, и мы вкратце поговорили о том, что японцы чтят левое выше правого во всём, начиная от трона императора до узлов. Затем, легонько коснувшись моего пояса, дама спросила:

— Не могли бы вы рассказать, для чего этот свёрток? Чтобы носить детей?

— О нет, — ответила я, — это пояс, он исключительно для красоты. А детей няньки носят в платке, который на манер гамака висит у них на плечах.

— Какая красивая ткань у вашего пояса, — откликнулась дама. — Могу я спросить, почему вы сворачиваете его в виде плоской подушечки, не лучше ли было б расправить, чтоб показать узор?

Заметив, что ей действительно интересно, я охотно объяснила: существуют несколько способов завязывать пояс в соответствии с положением, возрастом и родом занятий человека, равно как и ситуацией. Наконец мне задали последний вопрос: «Почему вы тратите столько материи?»

Для японца материальная красота вещи неизменно вторична по отношению к её символике. И я, воспользовавшись случаем, охотно рассказала даме, почему пояс искони двенадцати дюймов в ширину и двенадцати футов в длину, объяснила, что в древних восточных верованиях это олицетворяет мифологию и легенды о небесных светилах.

— Как интересно, — произнесла напоследок дама, — особенно про знаки зодиака и прочее, но всё-таки жаль, что складки пояса не дают рассмотреть его роскошную парчу. И не кажется ли вам, маленькая госпожа, — тут она весело улыбнулась мне, — что попросту грешно покупать столько ярдов прекрасной материи и тратить её на всякие пустяки?

И ушла, а за нею по полу тянулся длинный шлейф дорогого бархата.

Матушкина мебель — прекрасного дерева, некоторые её предметы украшала резьба — сперва внушала мне ощущение, будто я в музее, но потом, побывав в других домах, я увидела, что простой и невзрачной мебели нет нигде. Многие дома напомнили мне хранилища, до того много в них было вещей, и не только стульев, столов, картин, но и всяческих безделушек — статуэточек, пустых ваз, раковин, фотокарточек в рамках, редких и дорогих украшений; всё это было довольно небрежно рассредоточено по всему дому — не то что в Японии с её представлениями об уместности и порядке. И лишь через несколько месяцев я избавилась от впечатления, что всё это разрозненное множество вещей здесь временно и вскоре их перенесут в хранилище. Причём вещи по большей части были красивые, но некоторые были в виде туфли или ступни. То ли такая форма всем очень нравилась, то ли мой неодобрительный взгляд неизменно замечал её всюду, но едва ли не в каждом доме я