Хроники ближнего бомбардировщика. Су-2 и его экипажи. 1941–1943 - Дмитрий Михайлович Дегтев
– Захожу на боевой!
– Давай, открываю люки, – отвечает штурман.
Держу постоянную скорость, строго высоту и направление, чтобы штурман точно рассчитал момент сбрасывания бомб. Открыли огонь орудия зенитной артиллерии немцев, пока малого калибра. Разрывы ложатся совсем рядом, быстро «гансы» нащупали мою высоту и пристрелялись, но с боевого курса сворачивать нельзя, иначе бомбы лягут мимо. Жду команды штурмана: «бросаю». А ее все нет и нет. Разрывы снарядов окутывают самолет, один из них попал в крыло, осколок пробил колпак и упал в кабину, секунды кажутся часами, но вот и команда:
– Так, хорошо, бросаю!
Я слышу, как подо мной хлопают пиропатроны, открывающие замки бомб, как они отделяются от самолета. В это время в кабине попахивает жженым порохом. Я люблю этот запах. Слышу, как рвутся бомбы, одна, вторая… пятая, шестая. Значит, все взорвались, наш самолет слегка потряхивает от взрывов на такой высоте полета, а это 280 метров. Сразу закладываю машину в разворот и в облака, но спрятаться не удается, фашистские зенитчики уже хорошо пристрелялись. Сзади меня треск в кабине, осколки ударили в правую руку, другие просвистели мимо ушей и глаз и ушли вверх. Прижался к спинке сиденья, убрал руки с бортов, бронированная кабина спасает от прямых попаданий. Другой снаряд уже в облачности ударил по мотору. Он зачихал, зафыркал, но спустя несколько секунд заработал ровно. Вижу, на фонаре (передний козырек кабины) образовывается толстый слой масла, все больше и больше. Иван в своей кабине из нижнего пулемета поливает огнем фашистов. Развернувшись, снова вышел из облаков посмотреть на результаты нашей работы. Увидел многочисленные прямые попадания, раскореженные и перевернутые автомашины. На радостях радируем своим на землю:
– Норд, я – Пуля, Норд, я – Пуля, бомбил скопление противника в пункте Беседино!
Но оказалось, что мои слова дальше кабины не пошли, Иван докладывает:
– Командир, антенну сорвало, болтается сзади самолета вместе с большой черной струей масла.
Разорвавшимся снарядом продырявило рацию и парашют, на котором сидел штурман, несколько осколков попало ему в комбинезон и ягодицу. Когда вышли из-под обстрела, спрашиваю:
– Иван, а Иван, как себя чувствуешь?
– Ничего, командир, вот только сзади что-то липкое подтекает.
– Сильно?
– Да не особенно.
– Ну, тогда ничего.
– А что это масла у меня на колпаке много?
– Да и я, Иван, ничего впереди не вижу. Веду самолет по приборам.
– Ничего, дойдем, командир!
Но как дойти, я себе представлял пока с трудом. Фонари совсем залило маслом, оно сразу затвердевало на морозе, и в моей кабине стало темно, как в мешке. Поглядываю за ориентирами в маленькую форточку фонаря, веду самолет почти вслепую. Прошли Тим, Кускино, на наше счастье, вдали показался аэродром. Выпускаю шасси и сразу захожу на посадку. Давление масла упало до единицы, вот-вот встанет стрелка. Я тороплюсь с посадкой. Но как садиться, если впереди ничего не видно. Захожу по памяти, чуть поглядывая в форточку, убираю газ, выпускаю щитки, проскочил лес на границе аэродрома, значит, сяду правильно. Выровнял машину, и она мягко побежала по заснеженной земле. Все, дома!
Подрулил к стоянке, винт остановился, вытекли последние капли масла. Самолет не узнать, вместо белого стал черный и глянцевый с головы до хвоста. Немало переживал и наш командир за нас. Полет был рассчитан на один час тридцать минут, а мы пролетали два часа двадцать минут. Он уже думал, что загубил наш экипаж, разрешив в такую погоду вылет. Однако ведь идет война, побеждает тот, кто рискует расчетливо и оправданно. Штурман полка Шульц успокаивал командира:
– Ничего, Самочкин обязательно придет… придет, вот увидишь!
И какая их была радость, когда мы живые вылезли из этой черной сигары. Я доложил о выполнении задания и кратко о полете. На аэродроме нас дожидались фотокорреспонденты из армейской газеты. Было сделано много снимков, и с начальством, и у самолета. Просили Ивана улыбнуться, но у него не получалось, осколки давали о себе знать. Но он все же доложил обстановку штурману полка и только после этого уехал на машине в медсанчасть. Это был мой сто девятнадцатый, а у штурмана юбилейный сотый боевой вылет»[157].
Самочкину и Кобылянскому после этого вылета дали краткосрочный отпуск и отправили в дом отдыха при госпитале. Туда же на следующий день прибыл и друг Самочкина штурман капитан Афанасий Шульц, ранее знакомый ему по предыдущему пребыванию в госпитале и уже дослужившийся до штурмана полка. Летчики втроем заняли отдельную комнату, в которой пробыли 15 дней. Отдыхали, как говорится, на всю катушку. Вечерами устраивали танцы под патефон с медсестрами, пили крепкие напитки, веселились. Ну а Самочкин познакомился с девушкой из Старого Оскола и стал по вечерам ходить к ней в гости.
С 19 ноября 1941 по 11 января 1942 года лейтенант Самочкин выполнил 77 боевых вылетов, сбросив в общей сложности 246 ФАБ-50, 270 АО-10, 365 АО-8, 40 АО-2,5 и 2 ЗАБ-50. Расход патронов составил за указанный период почти 80 тысяч. Кроме того, над немецкой территорией было сброшено 613 тысяч экземпляров всевозможной агитационной литературы. «Боевыми действиями экипажа т. Самочкина уничтожено и повреждено 13 танков, 2 орудия, 285 автомашин, 1 бронемашина, 4 штабных автобуса, 108 повозок, 9 мотоциклов, 60 домов, 1 блиндаж, 3 ж.д. вагона и истреблено свыше одной тысячи фашистских солдат и офицеров», – говорилось в наградных документах летчика. Всего же с 3 сентября Самочкин совершил уже 115 боевых вылетов на бомбардировщике Су-2.
Тем временем наступавшая на станцию Прохоровка, расположенную в 35 км к юго-востоку от Обояни, 227-я стрелковая дивизия не достигла цели. А потом сами немцы перешли в контрнаступление севернее Прохоровки. В итоге советские части оказались под угрозой окружения и 10 января вынуждены были оставить Обоянь и в итоге отойти на исходные позиции.
18 января 40-я армия вновь перешла в наступление, на этот раз в направлении Щигров, расположенных в 45 км к северо-востоку от Курска. Одновременно с этим 21-я армия вновь
