Повелитель камней. Роман о великом архитекторе Алексее Щусеве - Наталья Владимировна Романова-Сегень
М. В. Нестеров. Утро Воскресения. Триптих: Мироносица, Ангел на гробе и Мария и Христос
1911–1918
[ГТГ]
– Не дадут этому Гитлеру ничего уничтожить, ни ваше, ни мое, ни других. – Нестеров подошел к креслу, сел, старчески положил руки на колени. Немного помолчав, он хлопнул ладонями по коленям и резко встал: – Руки чешутся писать вас дальше. Неутолимая жажда влечет меня к работе. Я дал себе слово написать ваш портрет. – Но произнес он это так, будто самого себя пытался снова принудить к неотложной работе.
М. В. Нестеров. Христос у Марфы и Марии
1918
[ГТГ]
М. В. Нестеров. Путь к Христу
1911
[ГТГ]
– Лишь бы Гитлеру он в пасть не попал, – печально заметил Щусев.
– Подавится. – Нестеров вернулся к холсту.
Видя, как теперь портрет не летит, а еле ползет, Щусев предложил:
– Может, отложим до лучших времен?
– Зная о моем возрасте и болезнях, не следует мне этого предлагать.
– Подождем пару деньков. Война закончится, и продолжим.
– Нет, Алексей Викторович, это надолго. У меня с утра чувство радости сочеталось с необъяснимой тревожной тоской. А сейчас я убежден, что ваш портрет станет моей самой последней работой.
Нестеров внимательно посмотрел на своего давнего приятеля. Попытался улыбнуться. И тут Щусев заметил, что из правого глаза художника потекла слеза. Он быстро подошел к Нестерову и крепко обнял за плечи. «В чем только душа держится?» – подумал Алексей Викторович, высвобождая из объятий астеническое тело дорогого ему человека.
– Но, милый мой зодчий, я справлюсь, еще как справлюсь. Сложность не в войне, будь она неладна, не в моих болезнях, будь они тоже неладны, а в том, что мне приходится раскрывать сложный образ. Были бы вы попроще, мне бы легче работалось! – рассмеялся Нестеров.
– Ну, уж тут я вам ничем не могу помочь. – Щусев тоже рассмеялся.
– А может, мне все-таки изобразить вас смеющимся? – произнес Нестеров.
– Еще чего! – возмутился архитектор. – Сиди и скалься, как идиот. Да еще спросят: «А когда написан портрет? В тот день, когда война началась? А что ж он так веселится?!» Нет и еще раз нет. На такое я не подписываюсь.
– Тогда садитесь, и хватит обниматься, – посуровел живописец.
– Вот кого вы мне всегда напоминали, так это отца Андрея Болконского. Такой же сухарь. Но зато крепкий, не укусишь. Это я давно понял.
– Еще бы, – фыркнул Нестеров. – Вы одно время, батенька, были весь такой псковский, весь такой новгородский, хоть святых выноси. «Я намерен возводить собор в обители, исходя из данной традиции. А ваша задача стилизовать стены под древнюю фреску…»
– А вы мне тогда что ответили? «Это вам, юноша, следует стилизовать свою архитектуру под мою живопись».
– И правильно ответил. Сбил с вас всяческую спесь.
– Я всегда о вас думал: «О, на этого где сядешь, там и слезешь!»
– А вам бы только на кого-нибудь сесть и поехать, да еще погонять: «Но, милая!» Хан ордынский!
– Так вот почему вы меня заставили в халаты нарядиться?
– Ну разумеется. Поняли, наконец, мой замысел. Э, э, куда снимаете? Я еще пару часиков хочу сегодня поработать. Вернуть верхний халат на место!
Щусев хмуро подумал и снова напялил на себя бухарский халат.
– Я, стало быть, хан ордынский… – пробормотал он. – А если, кроме вашего, не останется моих портретов, прикажете так и войти в историю в виде этакого восточного деспота?
– Вас же писали.
– Кто? Эти бездари? Человек в костюме и галстуке с лицом, похожим на архитектора Щусева? Увольте, любезнейший Михаил Васильевич, этот официоз в истории живописи не останется.
– Позвольте, а Кустодиев! У него-то ваш портрет очень хорош.
– Ваша правда. Как-то я про него забыл. Кустодиевский портрет очень хорош. Но и на нем я официален.
– Да откуда нам знать, что останется, что не останется? Делать надо свою работу исправно, а уж история рассудит, что оставить, а что нет. – Нестеров продолжал работать, хотя и не с таким жаром, как до речи Молотова. – А рисовать, и вообще творить, надо, лишь открыв очи сердечные.
Б. М. Кустодиев
Портрет А. В. Щусева
1917
[ГТГ]
– Очи сердечные… Это вы хорошо сказали. Только у иных нет ни очей сердечных, ни самого сердца.
– Многие сегодня, узнав о войне, слезами умылись. Особенно у кого парни в армии или призывного возраста. Вашим призыв не грозит.
– Сколько раз мы цапались, а сыновей в честь друг друга назвали, – улыбнулся Щусев, но тотчас нахмурился. – Как там Алексей?
– Все хуже и хуже, – вздохнул Нестеров. – Десятилетие за десятилетием человечество борется с чахоткой, а никак побороть не может! Алексей Викторович, давайте вы будете говорить, а я по своей стародавней привычке молча работать.
Щусев умолк, понимая, что не надо было спрашивать о здоровье сына Михаила Васильевича, названного в его честь Алексеем. Следует поскорее сменить тему.
– М-да… Простите меня, что я тогда в Марфо-Мариинской напортачил. Доверился этому дураку, а в итоге у вас такая работа псу под хвост!
– Вы даже представить не можете, как я был зол! – Нестеров отошел от портрета на пару шагов назад. –
