Повелитель камней. Роман о великом архитекторе Алексее Щусеве - Наталья Владимировна Романова-Сегень

Алексей Викторович Щусев

[РГАКФД]

– Путь ко Христу обычно тернист. – Нельзя было понять, сказал это Щусев с иронией или на полном серьезе.

– Еще как тернист…. Прихожу я в один из дней, взбираюсь на леса и вижу черные нарывы. Осторожно провожу пальцем по ним. Они протыкаются, и выползает черная слизь. – Лицо художника накрыло отвращение.

Щусев сокрушенно покачал головой. Жгучий стыд за тот свой давний грех пронзил все его существо.

– Вы понимаете, каково было мое состояние, Алексей Викторович? – Нестеров снял черную шапочку, достал из кармана платок и промокнул лысину.

– Воображаю. – Щусев кинул взгляд на художника и тотчас стыдливо отвел его.

Нестеров нахлобучил шапочку и сел в кресло, сложив в замок на коленях пальцы, крупные и узловатые.

Видя, что Михаил Васильевич взволнован, хозяин встал с места и в халатах, полы которых покорно легли на пол, прошел к двери:

– Душа моя, можно нам сюда чаю?

– Я смотрю на свою картину «Путь к Христу» и думаю, другого выхода нет, как чистить стену, перегрунтовывать и писать заново, – продолжал вспоминать страшное событие Нестеров.

Щусев, отходя от двери, посмотрел на свой портрет. На него оттуда глянул еще совсем сырой он сам. Да, предстоит старому мастеру не один день потрудиться над этим полотном.

– Но главное мучило: что я скажу великой княгине? Я ведь ей на днях должен был показывать картину. А тут эти черви…

Вместе с чаем домработница по указанию Марии Викентьевны доставила и графинчик коньяка.

– Это правильное решение, – сказал Щусев. – Михаил Васильевич, пожалуй, достаточно на сегодня.

– Пожалуй, – согласился живописец.

Гость, в отличие от хозяина, коньяк сначала чуть пригубил, а затем выпил за три раза крохотную рюмку, в которой и было-то напитка на три-четыре глотка. Щусев же со всей присущей ему широтой натуры махнул подряд две рюмки, закусил сырокопченой колбаской, каспийской сельдью с луком. Решил еще покаяться:

– Стены-то под роспись, конечно же, должен был подготовить я. Но так вышло, что поручил это сделать подрядчику, как потом выяснилось, прохиндею. Каюсь, я плохо знал этого временного работника. А он, видимо, взял масло подешевле.

– Да оно испорченное было! – Художник мрачно посмотрел на Щусева и откинулся на спинку кресла.

Алексей Викторович как раз в тот момент намазывал сливочное масло на хлеб и невольно поднес к носу масленку.

– А это хорошее, – усмехнулся он. – Люблю незамысловатую еду, – он с вожделением посмотрел на бутерброд. – Хотя… Знаете, Михаил Васильевич, когда я был в Париже в первый свой приезд, однажды зашел в ресторанчик на Монмартре, там мне подали суп из лягушек, и, верите, понравилось!

– Охотно верю, принимая во внимание вашу беспечность!

– Да, помню, вы когда-то именовали ее очаровательной. Очаровательная беспечность. – Щусев улыбнулся. – Как я тогда желал, чтобы «Путь к Христу» прошел свой путь и во второй раз уж состоялся!

– И знаете, я вам благодарен. Ведь именно тогда я понял, что ищу, что хочу найти свой стиль. Вы, дорогой и любимый мной человек, тогда, уж простите меня, старика, за столь грозные слова о вас, любили не стили, а стилизации. А я искал стиль, свой собственный, в котором воплотилась бы вся моя творческая сила. Стиль есть моя вера, стилизация же – это вера, но чья-то. За ней можно хорошо спрятать отсутствие своей собственной веры.

М. В. Нестеров

Портрет А. В. Щусева

[ГТГ]

Выражение лица архитектора стало каменным. Он отодвинулся от стола и сложил руки на груди. В прекрасных, с золотым шитьем, халатах академик был похож на архаичного эмира, готового дать распоряжение об отсечении головы бунтовщику. Ужалив глазами собеседника, Щусев произнес:

Уж лучше грешным быть, чем грешным слыть.

Напраслина страшнее обличенья.

И гибнет радость, коль ее судить

Должно не наше, а чужое мненье.

Как может взгляд чужих порочных глаз

Щадить во мне игру горячей крови?

Пусть грешен я, но не грешнее вас,

Мои шпионы, мастера злословья.

Я – это я, а вы грехи мои

По своему равняете примеру.

Но, может быть, я прям, а у судьи

Неправого в руках кривая мера,

И видит он в любом из ближних ложь,

Поскольку ближний на него похож!

Художник рассмеялся, следом за ним и зодчий. Отхохотавшись, Михаил Васильевич, протирая глаза от выступивших слез, погрозил пальцем в воздухе непонятно кому.

– Ай да Шекспир, ай да сукин сын! – Михаил Васильевич был явно доволен. – Двадцать первый сонет.

Вдруг Нестеров резко стал серьезным.

А. В. Щусев. Проект каменного мавзолея В. И. Ленина [Из открытых источников]

– Конечно, у вас появился свой стиль. Особый, щусевский. Такого архитектора-философа в камне ни до вас, ни после вас не было и не будет. Разумеется, будут другие, но не такие, как вы.

– И не дай Бог, чтобы они стилизовались под Щусева. – Хозяин дома не дал договорить мысль художнику, тот в ответ лишь лукаво подмигнул.

Задумчиво помолчав, Щусев произнес:

– А вот по поводу Мавзолея вы тогда зря мне грозились руки не подавать.

Глава вторая

Фараон

Москву жгли морозы. Жутко не хотелось вылезать из натопленного дома, но надо.

– Одевайся теплее, Алеша, – хлопотала жена. – Ну что ты как маленький! Ты видел, что на улице творится? Надевай шубу, а не пальто, и ушанку, а не пирожок свой. Пятьдесят лет, а все франтишься. Валенки, валенки! Ну, как хочешь, упрямец. Заболеть хочешь, болей!

И, не послушав Марии Викентьевны, Алексей Викторович зашагал по Гагаринскому переулку в изящных сапожках, элегантном пальто из черного драпа с каракулевым воротником и пыжиковой шапке, которую раньше москвичи называли гоголем, в просторечье пирожком, а советские щеголи предпочитали красивое название «амбассадор». Но одними названиями не согреешься, даже самыми эффектными, и упрямый академик быстро понял, что зря не послушался жену. Амбассадор не прикрывал мочки ушей, пальто пронизывало холодом, а ноги быстро заявили, что готовы отвалиться.

Вернуться? Но сегодня он хотел выглядеть подтянутым и моложавым, что не подразумевает валенки, шубу и треух.

Впереди светился на морозном солнце купол Христа Спасителя, но его золото не грело, а лишь помогало стуже своим холодным сиянием. Наконец, дойдя быстрым шагом до белоснежного творения Тона, которое Алексей Викторович