Повелитель камней. Роман о великом архитекторе Алексее Щусеве - Наталья Владимировна Романова-Сегень

Удостоверение, выданное народным комиссаром просвещения А. В. Луначарским художнику А. В. Щусеву, в том, что он является членом художественной коллегии Наркомпроса

28 мая 1918

[ГА РФ. Ф. А-2307. Оп. 22. Д. 1435. Л. 2]

Анкета А. В. Щусева в Наркомпросе

14 февраля 1921

[ГА РФ. Ф. А-2306. Оп. 64. Д. 107. Л. 1]

Личная карточка А. В. Щусева в Наркомпросе

1921

[ГА РФ. Ф. А-2306. Оп. 64. Д. 55. Л. 1]

– Однако и знойко нынче! – крякнул возница, дабы лишний раз показать, как ему тяжело катать москвичей на таком морозе. – А что там за съезд у вас в Благородном собрании?

– Съезд советов, – буркнул Щусев, с трудом отогреваясь.

– Во-во! – усмехнулся извозчик. – У советов все съезд да съезд, да никак не доест.

– Это точно, – кивнул Алексей Викторович.

Сегодня на четвертый день Всероссийского съезда советов он намеревался дать бой Каменеву и всем его моссоветовским прихвостням, защитить их с Жолтовским идею Новой Москвы.

О, это был великий и прекрасный план! Сохранить центр столицы, дабы затем его отреставрировать, рассредоточить Москву с помощью городов-садов, воздвигнутых по ее окраинам, а все административные здания пустить, как в песне, вдоль по Питерской, нанизать их на Петербургское шоссе, застроенное как попало – тут особняк, тут дача, тут фабрика, тут барак, тут кавардак.

Но московским властям такая перспектива не нравилась. Московская власть во главе с Каменевым не любила старую Москву и считала, что ее надо со временем пустить в расход, а на ее месте растопырить сплошной авангард и конструктивизм-супрематизм.

Побеждала, конечно же, власть, и в итоге добрейший поляк Иван Владиславович Жолтовский махнул рукой и укатил в Италию, за что мгновенно был лишен звания академика, хотя он не просто сбежал, а отправился в официальную рабочую командировку. Так, глядишь, и Щусева лишат, если будет гнуть свою линию. И без того его тихой сапой уже оттеснили от Новой Москвы, хотя он по-прежнему председатель Московского архитектурного общества.

Но Алексей Викторович проявлял недюжинное упрямство не только в неподчинении законной супруге по поводу верхней одежды, но и во всех других делах, где чувствовал правоту и справедливость. Так что сегодня он настроился решительно заявить о красоте и правильности плана Новой Москвы и добиться, чтобы съезд его поддержал. Оставалось гадать, поддержит его съезд или съест.

– Глянь-ка, барин, что за бумазею мне мальчишка-газетчик сунул, – оглянулся старорежимный извозчик и протянул пассажиру листок, на котором черная траурная рамка не предвещала ничего хорошего.

Алексей Викторович недовольно расправил бумажку и прочитал следующее: «Правительственное сообщение. 21-го января в 6 час. 50 мин. вечера в Горках близ Москвы скоропостижно скончался Владимир Ильич Ульянов-Ленин. Ничто не указывало на близость смертельного исхода. Последнее время в состоянии здоровья Владимира Ильича наступило значительное улучшение. Все заставляло думать, что здоровье будет дальше восстанавливаться. Совершенно неожиданно вчера в состоянии здоровья Владимира Ильича наступило резкое ухудшение. Несколько часов спустя Владимира Ильича не стало. Заседающий в Москве Всероссийский С’езд Советов, а также открывающийся в ближайшие дни Всесоюзный С’езд – примут решения для обеспечения дальнейшей непрерывной работы Советского Правительства. Самый тяжелый удар, постигший трудящихся Советского Союза, а также всего мира со времени завоевания власти рабочими и крестьянами России, глубоко потрясет каждого рабочего и крестьянина не только нашей Республики, но также всех стран. Широчайшие массы трудящихся всего мира будут оплакивать величайшего своего вождя. Его больше нет среди нас, но его дело останется незыблемым. Выражающее волю трудящихся масс Советское Правительство продолжит работу Владимира Ильича, идя дальше по намеченному им пути. Советская власть стоит твердо на своем посту на страже завоеваний пролетарской революции. Москва, Кремль. 22-го января 1924 г.».

– Ну что там, барин? – спросил извозчик.

– Ленин умер, – угрюмо ответил Алексей Викторович.

На Ленина у него оставалась зыбкая надежда. Вождь мирового пролетариата тоже не любил пролетарское искусство, все эти головокружительные разбамбасы, а любил классику и едва ли хотел ликвидации исторического центра Москвы. И вот теперь запасной вариант обратиться лично к нему умер вместе с ним.

– Что это он, жил, жил да и помер? – удивился извозчик.

– Болел.

– Ишь ты. Я слыхал, что он болеет. Я тоже иной раз болею, но не мру. Сколько ж ему лет было?

– Пятьдесят… три.

– Ишь ты. И мне столько же. Обидно. Бумажку-то верни.

Дом союзов, бывшее Благородное собрание, отапливался плохо, верхнюю одежду не снимали, только шапки по карманам распихивали. Царило мрачное жужжание полуголосов. Кто-то рыдал. Не успел Алексей Викторович расстегнуть пальто и сунуть свой пыжиковый амбассадор в карман, из зала стали выходить и двигаться к выходу.

– Что там, Владимир Дмитриевич? – спросил Щусев у Бонч-Бруевича, бывшего управляющего делами Совнаркома, теперь занимающегося опытным образцовым совхозом «Лесные поляны».

– Решили отменить съезд на неделю. После похорон возобновить. Какая утрата, Алексей Викторович, какая утрата!

Мимо, серые от скорби, прошли генсекретарь партии Сталин, председатель Моссовета Каменев и Петросовета Зиновьев.

– Пусть сидит в своем Сухуме! – зло произнес Сталин.

Председатель Всероссийского ЦИК Калинин, облепленный слушателями, двигался медленно, рассказывал:

– Лежит, как будто вот-вот встанет и скажет: «Вы что, товарищи? По какому вопросу?» Надежда Константиновна едва держится, не знаю, насколько ее хватит. А Сталин чуть не рыдал: «Прощай, прощай, Владимир Ильич! Прощай!» Схватил его голову, прижал к своей груди, целовал в лоб, в щеки. Душераздирающе.

– А в Сухуме кто? – спросил Щусев Бонч-Бруевича.

– Да Троцкий, кто же. Послали ему телеграмму, он ответил, что плохо себя чувствует, приехать не сможет. Сталин в бешенстве. Вы, Алексей Викторович, можете скоро очень понадобиться. Решим тут один вопрос, и тогда… Из Москвы не уезжайте, голубчик.

– Да куда ж я? – пожал плечами Щусев.

– Его завтра привезут. Решили здесь, в Колонном зале, установить для прощания. Отопление совсем отключат, чтоб сохранить тело.

На другой день Алексей Викторович Марию Викентьевну послушался, отправился из дома не щеголем, а полярником – валенки, шуба, лохматая шапка-ушанка, присланная младшим братом Павлом из Сибири, он там мосты строил. Мороз по-прежнему жег ледяным зноем, и тем сильнее оказалось удивление архитектора, когда он увидел огромные скопления народа вокруг Дома союзов и нескончаемую вереницу людей, стоящих в очереди, чтобы проститься со своим вождем. Вот уж где не могло оказаться просто любопытствующих зевак, не выдержали бы лютой стужи. Всюду на зданиях висели красные стяги, омраченные