Повелитель камней. Роман о великом архитекторе Алексее Щусеве - Наталья Владимировна Романова-Сегень

Глава одиннадцатая

Почаевская волынка

Притулившаяся между Польшей и Галицией страна Волынь – прекраснейший уголок западной России! Это еще не Прикарпатье, и земли здесь равнинные, на треть покрытые лесами – дубовыми, грабовыми, ольховыми, березовыми, а в них – кабаны, лоси, косули, барсуки, зайцы, лисицы и даже рыси. Земля плодородная, много чернозема, чего только на ней не растет! Жители обеспечены, ходят в нарядных одеждах, поют и танцуют. Одно слово – рай!

В древности в этих местах жили славяне дулебы, в Средние века вошедшие в состав общего населения Владимиро-Волынского княжества Древнерусского государства. Потом Волынь входила в Литву, а затем – в Польшу, после раздела которой вновь стала частью России. В начале ХХ столетия здесь в сельской местности в основном проживали малороссы, а в городах преобладали русские, евреи, поляки, причем в крупных городах – Луцке, Ровно, Ковеле, Дубно – евреи составляли половину населения, а городок Броды дал ход весьма распространенной еврейской фамилии Бродские. Ее главным представителем считался сахарный король России Лазарь Израилевич, по горькой иронии судьбы скончавшийся не от чего иного, как от сахарного диабета.

А на самом юге Волыни, возле границы с Галицией, в половине пути от Львова до Шепетовки, на высоком-высоком холме с древних пор вознеслась святая белоснежная и златоверхая Почаевская лавра. Когда-то бежали сюда от нашествия хана Батыя монахи киево-печерские. Добежали до высокого холма и в его пещерах основали новую обитель, чтобы с верхушки бдеть, не явятся ли и сюда монгольские войска, и тогда, стало быть, бежать дальше на запад. Привыкшие жить в киевских пещерах, они и тут вырыли себе норы. Князь Даниил Романович Галицкий взял их под свое крыло, обитель стала расти и процветать. Во времена Ивана Грозного богатая владелица здешних мест дворянка Анна Гойская своими денежными вливаниями превратила обитель в мощный монастырь. А самого своего расцвета он достиг в правление царя Алексея Михайловича при игумене Иове, в миру Иване Ивановиче Железо. Именно под его руководством первопечатник Иван Федоров напечатал Острожскую Библию – первое полное славянское Священное Писание.

Через четверть века после смерти Иова Почаевского произошло великое чудо – пятидесятитысячная армия крымских татар подступила к Почаеву, но на небе в огромном облаке явилась сама Богородица в окружении ангелов, играющих на волынках, а среди них – преподобный Иов. И когда враги стали стрелять, стрелы и пули возвращались и убивали тех, кто их посылал. В смятении татары пустились в бегство, в ярости убивая друг друга, а попавшие в плен в страхе принимали христианство, и многие из них стали почаевскими монахами.

– А вон и Богородица со ангелами, и преподобный Иов при них. Не приведи Бог, кто стрельнет, от своего же ружья и погибнет, – пошутил архитектор Щусев в ответ на восторженное восклицание чрезмерно умильной паломницы, когда после богослужения в Свято-Успенском соборе Почаевской лавры вышел вместе с архимандритом Антонием, архиепископом Волынским и Житомирским, на свежий воздух. В небе толпились тучи, а как раз в это мгновение появился просвет и брызнул луч солнца. И эта мадама, то ли Птенчикова, то ли Бубенчикова, сахарным голосом запела:

– Стоило влядыке появиться и, гляньте, сольныско засияло! Это ли не цюдо Бозее?

Вот Алексей Викторович, ненавидевший всякое такое приторно-сладенькое православие, не сдержался. Антоний глянул на него, и легкая улыбка коснулась губ владыки.

Нынешний хозяин Волынской епархии был на десять лет старше Щусева, ему – за сорок, архитектору – за тридцать, оба еще вполне молодые люди, не умеющие смиряться при проявлениях фальшивой умильности.

– Влядыка, позвольте два слова относительно моего мужа… – лезла со своими делами Птенчикова-Бубенчикова, но Антоний резко повернулся к ней и, благословив, отрезал:

– С вашим мужем все будет хорошо, только молитесь о нем сердцем, а не умом. А теперь прошу оставить нас.

Владыка Антоний, в миру Алексей Павлович Храповицкий, происходил из семьи новгородского помещика и генерала. В юности он увлекался лекциями Владимира Соловьева и книгами Федора Достоевского, и теперь какой-то писака выдумал сказочку, будто Алеша в «Братьях Карамазовых» списан с юного Алеши Храповицкого. О чем и любопытный Щусев не преминул спросить.

– Господь с вами, Алексей Викторович, – усмехнулся владыка. – Для этого надобно, чтобы Федор Михайлович хотя бы раз встречался со мной, а он и знать не знал о моем существовании.

– Жаль, а я уж думал, правда, – огорчился архитектор.

– В жизни чего только не придумают, – продолжал с усмешкой архимандрит. – Этот Поссе хотя бы со мной посоветовался, а то пишет безапелляционно, мол, Достоевский много общался с юным Алешей, будущим почаевским настоятелем. Мы ни разу с Достоевским не встречались. Лишь бы сочинить что-то ради своей популярности! Одно слово – француз.

– А я слыхал, немец, и не Поссé, а Пóссе, – возразил Щусев.

– Вот как? – вскинул бровь владыка. – Странно. Я думал, только французишки такие легкомысленные. Кстати, о Достоевском. Тоже стали неправильно ударение ставить. Раньше, сдается мне, говорили «Достóевский», а теперь уже все привыкли говорить «Достоéвский». Так как правильно?

– Насколько мне известно, родовое гнездо Достоевских – Достóево, с ударением на «о», и по правилу полагается говорить Достóевский, но почему-то говорят Достоéвский. Я слыхал, что сам Федор Михайлович гневался, если ударение ставили на «е». Мои отец и мать говорили «Достóевский».

– Беда с этими ударениями. Мой дед тоже предпочитал, чтобы его звали не на польский манер, а на русский – Храпóвицким, однако, как ни крути, а род наш вышел из Речи Посполитой, и уже отец восстановил польское ударение. Да и что за грех, коли ты, будучи русским и православным человеком, имеешь иноземные корни? Вот у вас с ударением не будет проблем.

– Зато с мягким знаком случаются, – засмеялся Алексей Викторович.

– Как это?

– Вместо «Щусев» иной раз пишут «Щусьев».

– Вы мне кажетесь хорошим человеком, теплым, – сказал владыка, ласково глянув на архитектора. – Вам и строить теплый храм в нашей обители. А главное, в русском стиле. Здесь хоть и Малороссия, а все равно Россия. Я, знаете, люблю нашу новгородско-псковскую архитектуру. Хочется и сюда ее перенести.

– Полностью на вашей стороне, – кивнул Щусев. – Я тоже страстный поклонник псковской и новгородской старины, с ее гениальной асимметрией.

Выйдя из Успенского собора и избавившись от сопровожатых, они неспешно двигались по аллее, ведущей по краю холма к востоку, заблаговременно очищенной от людей, способных помешать разговору. Впрочем, оглядываясь, они видели назойливую Птенчикову-Бубенчикову, шедшую в отдалении и явно