Плавучий мост. Журнал поэзии. №4/2019 - Коллектив авторов
Установка на «полное понимание» другого человека, тем более другого этноса, неизбежно привела бы к аннигиляции бессчетия всего того, что постигается интуитивно, на тонких уровнях органики и сверхорганики. В итоге осталось бы только функциональное (замаскированное сегодня под интеллектуализм), то есть лишенное жизненных соков и несказанностей. Если мы хотим оставаться людьми, а не превратиться в машины, мы должны признать присутствие друг в друге непознаваемого, принимая это со всем уважением и даже трепетом.
Мысль Васина-Макарова работает на обоснование важности держаться за исконный архетип русского лиризма (коли бог породил тебя именно в этом ландшафте), отвергая призывы к «растворению» своего в обще-западном цивилизационном котле. И это совершенно актуальная мысль, актуальная и этически, и энергийно. «Запад в понимании русских полумертв. Но это не значит слаб, „закат Европы”, „гибель богов” и т. д. Просто в сравнении с Россией Запад есть недоорганика, идеал которой – биороботная аксиоматика. Они нам платят тем же: выставляют недоумками, то есть недомашинами, кои следует „расколпаковать, переколпаковать да и выколпаковать” на их манер…» Без оживления чувства космической важности того дара, который дан этносу (и тебе как его частичке), нет и не может быть ни самоуважения, ни верной этической корреляции. Такова стихийная убежденность нормального русского поэта, о которой он никогда не говорит. Об этом можно говорить лишь в момент смертельной опасности для самой души. Возможно, сегодня именно такой момент.
9
Вот почему историософия трехтомника Васина-Макарова столь ощутимо важна. 700 русских поэтов, представленных в нем, вливают в нас по капле эссенцию лиризма, хранящего сущностный фермент той поэзии, которая почти еще не подверглась эйфории «слияния всего со всем», храня целомудрие и полноту незнания как высшую форму внутреннего делания. Внутреннего, то есть совершенно потаённого.
Есть трудновыразимые вещи. Скажем, по каким признакам узнать «обольстительно-опьяняющую» поэзию, явно чуждую русскому лиризму? Здесь есть, быть может, нечто от различия между католической и православной мистикой, между восторженно-умиленными словесными экстазами первой и трезвенным вниманием второй. Таково различие (достаточно тонкое, чтобы быть замеченным нашими критиками, как чумы страшащимися окриков из центра цензурного мейнстрима) между стихами Цветаевой, Пастернака, Мандельштама с одной стороны и Заболоцкого, Ахматовой, Тарковского с другой (список этот легко продолжить с обеих сторон).
Чего же еще нет в стихах, где царствует русский лиризм? Игры в интеллектуализм, в «мировую культуру», в «просвещенность» как панацею. Какой же инстинкт удерживал и удерживает русских поэтов от соблазнов демонстрации своей культурологической или иной осведомленности и вообще включенности в некий филологический универсализм? Не только инстинктивное знание, что все концепты и понятия влекут мусор жестких проекций и директив, не только опасение зависимости от уже готовых схем ума, но и простое целомудрие кротости, свобода от всех видов и подвидов снобизма.
Примечание:
Николай Болдырев-Северский – философ, поэт, переводчик. Автор двадцати пяти прозаических, поэтических книг, а также биографических исследований. Постоянный автор «Плавучего моста». Живет на Урале.
Илья Семененко-Басин
Художники и поэты
«Нет, дружеская компания на человека печати не налагала… Это внутренний процесс», – сказал Виталий Грибков. Недели две спустя после ухода Айги из земной жизни я беседовал с художником Грибковым о московских нонконформистах. Хотелось расспросить тех, кто знал Геннадия Айги лично. Насколько влияла на человека та или иная группа? Мой собеседник запомнил поэта принадлежащим богемной компании, тяготевшей к Харджиеву и Музею Маяковского. С этими людьми Виталий «пересекался» в хмельных застольях; воспоминания о разговорах с Айги остались самые хорошие. Я спросил другого художника, Бориса Сафронова. У него с поэтом был общий старинный друг – легендарный Володя Яковлев. В беседе выяснилось неожиданное: по словам Бори, Яковлев и сам писал стихи, по крайней мере, иногда говорил стихами вслух. Но самое удивительное я услышал от Анны. Она вспомнила, как Айги впервые появился в Москве – и остановился у них дома. Совсем юный, не знавший в чувашском селе, что такое городское мыло. Со своими стихами пошёл к Пастернаку и, вернувшись в квартиру Аниных родителей, делился с ними: Борис Леонидович сказал, что русская поэзия, конечно, великая, но развивать советовал поэзию чувашскую – пишите стихи на чувашском языке. По словам Анны, прошло много лет, и она прочитала в позднем интервью Айги о том же самом, но в зеркальном отражении: теперь уже Борис Пастернак советовал юному поэту оставить не русский, но чувашский язык, ведь русская поэзия – великая, и писать стихи по-русски. Это зеркальное волшебство памяти стало для меня словно бы обучающим сновидением. Никакие не влияния и не отпечатки тех или иных контекстов; на самом деле в сердцевине – интеграция, единение всего нашего до поры разрозненного опыта.
Примечание:
Илья Семененко-Басин – поэт, историк. Занимается преподавательской и исследовательской работой; автор книг и статей по истории Русской церкви. Член Союза писателей Москвы. Живёт в Москве.
Сергей Ивкин
Черновики и чистовики (три книги)
1. Поэтическая артель
М. Артамонов, Н. Семенов. Воздух и звезды. В поиске стихотворений. – М., 2018. – 48 с.
Первое, что ставит в ступор, когда дочитываешь книгу, – список благодарностей. Перечисленные люди не общаются между собой, но каким-то фантастическим образом все оказались причастны к общему проекту. Второе – у книги стихов, действительно, два автора: один набросал черновики, второй выправил чистовики (по официальному предисловию, даже одно стихотворение дано в разделённом виде). Но так ли это? Третье – оба автора не вхожи ни в один литературный круг, они иконописцы, а к поэзии обратились через допущение: при отказе от существующего опыта говорения стихами – всё-таки вырастить стихотворения из быта, далёкого от писательской среды. На ледяном паркете уборщица зимы, за капремонт в
