Хроники ближнего бомбардировщика. Су-2 и его экипажи. 1941–1943 - Дмитрий Михайлович Дегтев
– Девчата, что это вы тут сооружаете?
– Видишь, милый, штабель кладем из фашистов, чтобы дорогу не заносило снегом.
– А вы не боитесь этих фашистов?
– А чего их, соколик, бояться, они вишь мертвые, живых вот боялись, а теперь из них заборы делаем!
– А что, девчата, тут сильный бой был, трупов больно много?
– Да нет, родной, вот когда отступали наши, был сильный бой, а убитых было мало, а сейчас и бою-то вроде не было, а накосили их, как видишь, на всю дорогу хватит. Будет еще нам работа по весне. Вон оттуда выскочили наши танки, а за ними солдаты и давай поливать итальяшек. Главный-то их генерал удрал в легких саночках, а макаронников своих бросил! – рассказывали нам женщины.
– Спасибо вам огромное!»
А трупов действительно было много! После того как 19 декабря итальянские войска получили приказ отступать, началось их полное страданий и нечеловеческих испытаний пешее шествие на юго-запад в сторону Миллерово и Чертково. «Мы шли уже много часов, – писал офицер 8-й итальянской армии Эудженио Корти. – Стоял жесточайший мороз, думаю, что столбик термометра опустился до 20 градусов ниже нуля… Вокруг нас была только бесконечная заснеженная степь, а над головами – такое же бесконечное свинцово-голубое небо… От пронизывающего холода невозможно было ни спрятаться, ни скрыться. Помощи ждать было неоткуда… Теперь по дороге все чаще попадались тела замерзших в пути солдат. Сперва мне не хотелось верить своим глазам. Должно быть, я ошибся и на дороге лежат вовсе не люди, а кучки брошенного кем-то тряпья. Но при ближайшем рассмотрении всякий раз оказывалось, что на снегу лежат все-таки люди, превращенные страшным морозом в глыбы льда». «Гвидичи, младший лейтенант из 82-го пехотного полка «Торино», который вошел в Чертково на несколько часов позже меня, рассказал, что дорога буквально почернела от мертвых тел», – писал он 27 декабря[194].
Ну а потом Самочкину довелось увидеть, что собой представляет пресловутая «повозка», каковые год назад столько раз упоминались в боевых донесениях и сводках командования ВВС Юго-Западного фронта.
«Прошлись и мы с Николаем по полю, – вспоминал он. – Вижу разбитую подводу, вокруг валяется нехитрый деревенский скарб: полотенца, кофта женская, белье. Рядом лежит труп, лицом в небо, руки скрючены, какие-то бумаги высовываются из кителя. Из грудного кармана извлек бумажник, выпало несколько фотографий. Вот сам хозяин бумажника, молодой интересный мужчина, жена, две дочери. Старшая стоит рядом с отцом, младшая у матери на руках. Очень милая семья. На других он в казарме, на стрельбище, в строю, в походном порядке. Далее – оргия, пьяные солдаты с голыми девками на руках, хозяин играет на гитаре и поет. А теперь вот лежит он у разбитой подводы с награбленным у населения добром, и ничего уже ему не нужно. Никаких подарков он на свою родину не пошлет из далекой, холодной России. Зачем он шел сюда, в чужую страну? А получил то, что положено получить захватчикам и оккупантам.
– Брось эту нечисть, командир, и пошли в штаб, – сказал мне Николай Орлов»[195].
Получив задание в штабе дивизии, Самочкин со штурманом решили лететь. Время было позднее, темнело, в степи выл ветер, но опытный летчик все равно решил лететь.
Тем более сейчас у него в распоряжении был старый проверенный «кукурузник» У-2, так хорошо знакомый еще со времен Рыбинского аэроклуба. Самочкин в силу темперамента и характера был вообще не из тех, кого могли остановить темнота или метель!
Однако вскоре после взлета поднялся сильный ветер, потом резко стемнело, а впереди была только голая заснеженная степь и никаких ориентиров. В результате расчетное время полета истекло, а железная дорога, которая указывала путь к аэродрому, так и не показалась. Пролетев еще 10 минут, Самочкин все же решил идти на посадку. Во-первых, если самолет сбился с курса, он мог неизвестно куда залететь, в том числе и на территорию противника. Тем более сплошной линии фронта в те дни не существовало, толпы итальянцев и немцев плелись по степи, отбивая атаки передовых советских частей. Во-вторых, топливо могло попросту закончиться. В итоге летчик решил впервые за свою летную карьеру совершить посадку ночью.
Впереди в темноте показалась белая полоса, Самочкин решил, что это поле, и пошел вниз. К счастью, пробег у «кукурузника» был небольшой, так как, остановившись, он уткнулся в стог сена. А когда летчик вылез и пошел на разведку, он тотчас скатился в какую-то яму. Оказалось, что самолет сел прямо возле оврага. Ну а потом экипажу предстояло провести нелегкую ночь на морозе в голой степи! Чтобы не замерзнуть, слили немного масла из двигателя, подпалили сено из стога и стали греться около него. Дело осложнилось тем, что сено – это не дрова, сгорает быстро и подбрасывать его приходилось беспрерывно. Ближе к утру, чтобы не заснуть и дополнительно согреться, Самочкин с Орловым начали бегать вокруг стога. Так и мучились они всю ночь, не сомкнув глаз.
Ну а поутру летчики снова ужаснулись. Оказалось, что кругом сплошные овраги и лишь чудом они не разбились во время посадки в темноте! Как только стало достаточно светло, зажгли лампу, разогрели масляный картер, запустили двигатель и, тщательно выбрав направление взлета, наконец поднялись в воздух. Вскоре показалась та самая «железка», а за ней и аэродром.
Тем временем в декабре с фронта убыл предпоследний бомбардировочный полк, воевавший на Су-2, – 52-й ББАП из 8-й воздушной армии. Уцелевшие 9 самолетов перегнали в
15-й ОРЗАП в Петровск. Там они были еще раз отремонтированы и переданы в 14-ю и 15-ю корректировочные эскадрильи. На фронте остался один 288-й ББАП, который воевал на Северном Кавказе. Правда, помимо корректировочных эскадрилий некоторое количество Су-2 еще использовалось в 8-м отдельном разведывательном авиаполку, 205-й ИАД, штабе 6-й воздушной армии и других подразделениях[196].
Стоит отметить, что отдельные корректировочно-разведывательные эскадрильи занимались отнюдь не только корректировкой артиллерийского огня и ближней разведкой. Фактически
