Дочь самурая - Эцу Инагаки Сугимото

Мы слушали, затаив дыхание, как сестра рассказывала моим девочкам об их храбром предке, который в минуту опасности спас жизнь своего великого господина, и о том, как Иэясу любезно подарил ему на память свой окровавленный плащ, свой чудесный меч Масамунэ и жезл, которым вёл за собой войска на поле битвы.

— И все три, — заключила сестра, — по сей день хранятся в семействе Инагаки как драгоценные святыни.

— А выглядит совсем как обычная палка, правда? — прошептала Тиё, обращаясь к Ханано.

— Так это и есть палка, — отвечала моя сестра. — Самая обычная, как и любой жезл, какими в древности пользовались военачальники, ибо Иэясу жил в ту пору, когда написали: «Узорчатые ножны говорят о том, что клинок тупой».

— Эти бумажки такие жёлтые и потрёпанные, — заметила Ханано. — А раньше они были белые?

— Да, — ответила я. — Просто пожелтели от времени. А потрёпанные они потому, что их часто отрывали и ели.

— Ели! — с ужасом воскликнули дети.

Я невольно улыбнулась, объясняя девочкам, что прежде многие верили: поскольку сайхай побывал в руке самого Иэясу, бумажные ленточки обрели волшебную силу исцелять недуги. Я слышала, как моя матушка говорила, что больные порой приходили издалека, чтобы выпросить клочок бумаги, скатать его и проглотить этот катышек как лекарство. Отец каждый раз смеялся, но всё равно просил матушку дать человеку бумажку, присовокупляя, что она куда безвреднее многих снадобий, а вера и вовсе целительна.

Мы направились было вниз, как вдруг я остановилась возле большого сундука из светлого дерева, с объёмной крышкой и на изогнутых ножках: в похожих сундуках в храмах хранят книги. Этот сундук-кири я видела в детстве, но только в те дни, когда вещи доставали проветрить, и всегда он был перевязан священной синтоистской верёвкой. Я нерешительно окликнула сестру.

— Прости мне мою дерзость, — сказала я, — но не могла бы ты открыть этот кири? Наши чувства уже не те, что были, и мне так хотелось бы, чтобы дети…

— Эцубо, ты хочешь взглянуть на реликвии, — перебила сестра, но осеклась и пожала плечами. — Ладно, всё равно женские глаза уже смотрели на них, — добавила она не без горечи, — новый порядок вещей лишил нас всех благоговения.

Мы с сестрой взялись за концы крышки и подняли её, как некогда, давным-давно, делали Дзия с Ёситой в церемониальных одеждах. Меня охватил трепет, когда мы наклонились и заглянули в сундук. Некоторых реликвий в нём уже не было. Плащ и меч Иэясу ныне хранились у потомков другой ветви рода Инагаки, книги с нашей родословной забрал мой брат; нашим взорам открылось сложенное одеяние, похожее на саван, некогда белое, но пожелтевшее от времени. Сверху покоился остроконечный головной убор и старинный деревянный раскладной веер. В этом наряде даймё или его представитель в качестве верховного священнослужителя отправлял обряды в храме, посвящённом его предкам; считалось, что в такие минуты на него нисходит небесная сила. Бабушка рассказывала, что однажды, когда мой прадед надел это облачение, под тенью его широко простёртого рукава было явлено чудо.

Едва взглянув на реликвии, мы тут же бесшумно опустили крышку. Больше мы с сестрой об этом не упоминали, но я знала, что она, как и я, считает, что мы поступили дерзко, открыв кири, ведь в старину его держали в святилище и нога женщины не ступала даже в ведущий к нему коридор, дабы не осквернить святыню. Я давно уж переросла свою детскую веру в подобные вещи, но память не вовсе утратила влияние надо мною, и мысли, прекрасные и печальные, крутились в моей голове, как вдруг одно из тяжёлых окон со стуком затворилось. Их всегда закрывал снаружи слуга с длинным шестом, и, видимо, кто-то из слуг, не зная, что мы в хранилище, закрыл окно.

— Ма-а! Ма-а! Уже поздно. Торопитесь, негостеприимно прошу вас, — рассмеялась сестра.

Мы поспешно спустились по узкой лестнице и вышли во двор. Окна одно за другим со стуком закрывались за нашей спиною, погружая хранилище со всеми его сокровищами во мрак.

Глава XXXII. Чёрные корабли

Вечером накануне нашего отплытия в гости зашёл мой токийский дядюшка и принёс в подарок девочкам коробку «ленточек дружбы» — тонких, изящных дрожащих полосок, которыми связывают руки друзей меж палубой и причалом в минуту отъезда и расставания.

— Я возьму розовую для Тосико, а синюю — для Куни-сан, — воскликнула Тиё, увидев яркие ленты, — белую для учительницы, лиловую — для вас, дядя Тоса! Две самые красивые для вас, любого цвета, какой выберете!

— А я возьму целый моток красных и белых для всей Японии! — сказала Ханано. — Любовь, большая любовь и прощание, ведь я никогда не вернусь. Я всех здесь люблю, но останусь навсегда с бабушкой в «доме, милом доме», — и Ханано, мурлыкая песенку, удалилась, сияя от радости. Она и не думала, что однажды всё же вернётся, и не раз, вдвойне полная преданности: как к своей родине, так и к той стране, которую любит, той, где её дети, муж и дом.

Ханано и Тиё легли спать, я же рассеянно собирала последние вещи. Судзу взяла в руки сложенную шаль, чтобы положить её сверху в чемодан и закрыть крышку.

— Тут свободно, — сказала Судзу. — Сюда и подушка влезет, но глупо везти в такую великую страну, как Америка, самую обычную подушку, на которой мы сидим.

Ей было невдомёк, что на дне чемодана лежит величайшая ценность; пока я не увидела её в хранилище сестры, я искренне полагала, что эта вещь наверняка осталась подле печурки в комнате досточтимой бабушки. То была квадратная плоская подушка из синей парчи, старая и порядочно полинявшая.

Я заворачивала её в одиночестве, чтобы взять с собой в долгую дорогу, и когда пальцы коснулись шёлковых цветов, мысли мои обратились к прошлому — к тому самому дню, когда маленькая черноволосая девочка в гэта с топотом вошла в просторную прихожую и, наскоро отдав учтивый поклон родителям, простёрлась перед бабушкой, которая с книгой в руках сидела на этой самой широкой и плоской подушке.

— Досточтимая бабушка, — молвила девочка и указала на цветную карту мира, — я не знаю, что и думать. Мне только что рассказали, что наша любимая страна лишь несколько крохотных островков на огромной планете.

Бабушка поправила большие очки в роговой оправе и принялась сосредоточенно изучать карту. Затем медленно и с достоинством закрыла книгу.

— Нет ничего удивительного, маленькая Эцубо, в том, что