Избранные воспоминания и статьи - Осип Аронович Пятницкий

же их не было возможности. Раздобыв взаймы денег, я расплатился с крестьянами. Я не знал размера провала, поэтому взял двух земляков — литейщика Соломона Рогута и щетинщика Саула Каценеленбогена, с которыми раньше часто встречался на бирже, в чайной общества трезвости в Ковно и в Вилькомире на праздниках, и послал с ними литературу в тот же день в село Яново, с тем чтобы оттуда ее отправили на квартиру моих родных в Вилькомир; я же должен был остаться для восстановления связей, потерянных из-за ареста Ежова. До Янова мои земляки добрались благополучно. Но в тот час, когда они в воскресенье прибыли в Вилькомир, исправник со всей местной знатью выходил из церкви. К дуге упряжки лошади, которая везла моих товарищей, был привязан большой колокольчик, привлекший внимание исправника, и он велел задержать извозчика, так как, согласно изданному исправником приказу, с колокольчиками могли ездить только пожарные и сам исправник.

Один из ехавших товарищей — Каценеленбоген взял с собой пакет и ушел, а Соломон Рогут пошел вместе с возницей в полицейский участок, где пакеты были вскрыты. Вся полиция была поднята на ноги, ища второго, ушедшего товарища. Соломона Рогута били до потери сознания, голым таскали из участка на допрос, требуя от него выдачи товарищей и указания, где он взял литературу. Потом его отправили в Ковно{17}.

Когда я узнал об аресте Соломона Рогута и об издевательствах жандармов над ним, я был потрясен. Я считал себя виновником ареста товарища, который не был искровцем и не входил в нашу организацию. Чувство мне говорило, что я должен пойти в полицию и заявить, что Соломону Рогуту дал поручения я, разум же подсказывал, что, если я вину возьму на себя, заберут и меня и в то же время не выпустят Соломона Рогута.

В Ковно я разыскал старую знакомую партийку Блюму, с которой работал вместе в мастерской и которая была, как и я, членом нелегального профсоюза дамских портных. Она оказалась пепеэсовкой. У нее я нашел ковенского активиста пепеэсовской организации. Я посоветовался с ними, как быть. И хотя они тоже считали, что я должен заявить полиции о своей вине, во мне победил голос рассудка. Я решил разыскать искровцев и продолжать работу, для чего поехал в Вильно, где связался с искровцами, уцелевшими от последних провалов.

Возницу арестовали и отправили в Петербург, где уже сидел Ежов и, кажется, т. Сольц. (Как я после узнал, возницу держали около года. От него жандармы хотели узнать маршрут, по которому возили «Искру» и всех лиц, причастных к делу транспорта, но он, если бы даже хотел, не мог удовлетворить их любопытство, ибо он действительно не был причастен к этому делу.) А Соломона Рогута отправили в ковенскую тюрьму, и через месяц мы узнали, что он повесился. (Не удалось установить, покончил ли он сам с собой или был избит до смерти.) В 1908 г. я сидел в той же тюрьме, и надзиратель показывал мне его камеру. Надзиратели мне рассказывали, что после допросов в жандармском управлении его привозили в таком состоянии, в котором он мог повеситься, чтобы избавиться от тех мук, каким его подвергали. Смерть этого товарища, виновником которой я себя считал, произвела на меня удручающее впечатление. Тогда я принял твердое решение, что моя жизнь отныне принадлежит только революции.

Теперь, после гигантской борьбы рабочего класса за социализм и после стольких жертв, понесенных пролетариатом, подобное реагирование на гибель одного товарища может даже казаться странным, но тогда меня мучило сознание, что из-за меня погиб товарищ.

ПЕРВЫЙ АРЕСТ. КИЕВСКАЯ ТЮРЬМА И ПОБЕГ

1902 г.

Узнав о смерти т. Рогута в тюрьме, я бросил работу на предприятии и поехал в Вилькомир за оставшимся пакетом с литературой и для выяснения обстоятельств ареста. Там при содействии местной организации Бунда мы выпустили прокламацию к населению об аресте и убийстве товарища, ибо среди населения распространялись разные слухи о причинах его ареста, не соответствовавшие действительности. Несмотря на то что в Вилькомире были поднадзорные политические, рабочие и интеллигенты, первый политический арест в самом городе Соломона Рогута, бешенство и дикость жандармов и полиции (его зимой вели по улице голым) произвели на жителей ошеломляющее впечатление. Объяснить причины ареста было возможно лишь выпуском листка, но, несмотря на то что в Вилькомире существовала бундовская организация, листовка по поводу ареста до моего приезда не была выпущена. Да и мне лишь с большим трудом удалось выпустить листовку. В Вилькомире нельзя было достать ни химических составов для гектографа, ни нужных чернил. Пришлось вызвать товарища (пепеэсовку Блюму) из Ковно со всеми принадлежностями для размножения листовки. Текст листовки был составлен коллективно, несколькими товарищами, и вышел очень удачным. Листовка объясняла сущность самодержавия, бесправие народа, нищету крестьян и горькую долю рабочих. Были подробно описаны причины ареста т. Рогута, зверства полиции и т. д. Листовка была разбросана по квартирам и наклеена у входа во всех синагогах в пятницу ночью. Любо было смотреть, как должностные лица синагог разгоняли читающую публику и соскабливали листовки. Листовка произвела в городе фурор. Несколько дней только о ней и говорили.

Через несколько дней мне стало известно, что полиция и местные жандармы расспрашивают жителей, в городе ли я и где живу. Вследствие этого мне пришлось оставить городок и поехать обратно в Вильно. Там я заметил за собой слежку. Это обстоятельство вынудило меня потребовать от товарищей, с которыми меня познакомил Сергей Цедербаум (Ежов) перед своим арестом, чтобы мне прислали поскорее заместителя, дабы я мог переменить место работы. В первых числах марта 1902 г., наконец, явился мой заместитель под кличкой «Маркс» — Василий Петрович Арцыбушев (фамилию его я узнал уже после революции 1917 г.{18}).

В начале марта 1902 г. я и «Маркс» отправились на вокзал, чтобы ехать в Ковно, откуда мы должны были попасть на самую границу для личной передачи «Марксу» всех имевшихся тогда у меня связей. Мы сели в один вагон, но на разные скамейки. Перед третьим звонком в вагон вошел шпик, которого я давно уже заметил следящим за мной. За несколько часов до отхода поезда я его встретил в городе, но отделался от него. Знал ли он, что я еду в тот день, или случайно очутился на вокзале, где меня увидел, осталось для меня неясным. Вслед за шпиком в вагон вошел жандарм. Последний прямо направился ко мне и спросил паспорт и билет. Я ему подал и то и другое. Тогда он спросил: «Где