Стёжки - Эльжбета Чегарова

Поначалу тренеры делали ставку на то, что мы близнецы. Истории известны многочисленные случаи звездных пар братьев и сестер в двойках безрульных. В этом типе лодки два гребца, у каждого по одному веслу, и от слаженности действий спортсменов зависит все. Ну, а потом уже и на характер, неожиданно проявившийся у прежде неспортивных девочек. Воля к победе брала верх над всеми недостатками.

Возможно, нас могло бы ждать олимпийское будущее, если бы не случилась беда…

14

Шестнадцать лет, нежный возраст.

Я хотела, чтобы меня пожалели, хотела уткнуться кому-нибудь сопливым носом в жилетку и рассказать про свою несчастную любовь, а они все лупили меня по лицу, по щекам, по голове, пытаясь выбить из нее дурь, кричали и снова колотили. Впрочем, я уже плохо помню.

Сначала Коля с Ваганычем, они случайно попались на пути.

Я чего-то так испугалась, что решила с ними поделиться, хотя парни были мне совсем посторонние, старше на три года и занимались у другого тренера.

Они отхлестали меня по щекам и отвезли в эту ужасную разделочную.

Там кругом была белая кафельная плитка, квадратной формы, как в бане, металлическая мебель покрыта клеенками ржавого цвета. Меня приняли две здоровые тетки в черных резиновых перчатках и фартуках. Они быстренько засунули мне в горло шланг и пустили воду. Они ругались и без всякого сочувствия нарочно делали больнее.

Затем палата, полная дурдома. Сначала все было тихо, каждая больная лежала со своим горем молча. Но потом пришла врач и по очереди принялась всех допрашивать: что случилось, как докатились до жизни такой.

Одна хлебнула уксуса, думала отравиться насмерть, но не ожидала, что получит мгновенный ожог гортани. Сипела про соседку по коммунальной квартире, которая ее довела.

Другая говорила быстро, отрывисто, торопясь и будто заискивая (я вспомнила Любку – она так боялась отцовской порки, что ее просьбы всегда походили на мольбу, она и на колени могла рухнуть, лишь бы ее не били). У этой было что-то похожее, то ли с коллегой, то ли с начальником, какая-то проблема. Противно слушать.

Еще одна с балкона третьего этажа кинулась, чтобы что-то доказать родственникам. Она говорила, комкая слова и захлебываясь: ничего такого делать не хотела, жизнь прекрасна, и не время с ней заканчивать. Словно боялась, что ее теперь не отпустят.

И все остальные со своими смешными историями. Я отвернулась к стенке и накрылась одеялом. Меня знобило. Не хочу ничего рассказывать. Никого мое горе не касается. Через день меня усадили в машину и увезли. Я не знала куда. Оказалось, в ад.

15

В приемном отделении я познакомилась с Ингой. Мы сидели на деревянной лавке и тихонько разговаривали. Ей было четырнадцать, родители работали в Чехословакии, поэтому они жили вдвоем с бабушкой. Мне понравилась девочка, интеллигентная, утонченная. Она рассказала, что попала сюда, потому что летом ее укусил энцефалитный клещ.

В следующий раз мы увиделись лишь через две недели, которые я провела во взрослом отделении (детское было на карантине).

Отличия строгого надзора от усиленного и общего.

Кровати панцирные железные с клеенчатыми матрасами, без белья; вместо тумбочек выдолбленные в толстой стене ниши для минимума личных вещей; отсутствие перегородки с дверью между палатой и общим коридором, наблюдательный пост медперсонала в каждом помещении, ночью – ярко включенное освещение; на окнах решетки. Уборная без перегородок с наблюдательным пунктом; настройку температуры воды в душе осуществляет медперсонал. Строгий распорядок дня, находиться в кроватях в дневное время запрещено. Прием медикаментов под надзором медперсонала с обязательной проверкой полости рта шпателем. Поведение и настроение пациентов тщательно фиксируется в журнале. Встречи с родственниками запрещены. Прогулки в небольшом дворике, окруженном бетонной стеной, полчаса в день ходьба по кругу под наблюдением персонала.

Я научилась существовать в этих правилах – не слышать истерик сумасшедших женщин и полоумных старух, дышать зловонным от испражнений воздухом, не замечать страданий буйных, привязанных ремнями к своим железным кроватям, не плакать и не смеяться, дабы медсестра не занесла в журнал соответствующую запись.

С этим всем я справлялась, кроме одного, – я часами сидела на подоконнике и ждала, когда придут Ваганыч и Коля.

Они приезжали каждый день. Без них бы я не смогла, не выстояла. Они приходили вечером после тренировки, топтались под окном, корча рожи, передавали слова и фразы смешными жестами и гримасами, дурачились, смеялись, потом махали рукой и уходили.

– Что она сидит на подоконнике? – спросила сменная сестра.

– Не знаю, она все время там сидит, – ответила санитарка.

– Давай ее свяжем?

16

Мне повезло – после первой же назначенной инъекции я отключилась. Последнее, что помню: ноги свело судорогой – лишившись внезапно сил, я прилегла на кровать и уже сквозь мглу слышала где-то далеко окрики. Потом белый коридор и свет в конце тоннеля.

Очнувшись, увидела рядом лечащего врача, молодого человека лет тридцати: «Ну, Бетси, ты нас напугала!» Здесь почему-то меня звали Бетой, по второй половине имени. Больше никогда в жизни меня никто так не называл. После этого мне отменили все медикаментозное лечение.

Период взрослого отделения мне запомнился задачей «пассивного существования». Рядом не было ни одного человека, с кем бы я общалась, – кругом одни сумасшедшие. Не знаю, где содержали политических, наверное, отдельно. Полоумные не обращали внимания на ужас происходящего, нормальные же (медперсонал), похоже, считали скотские условия для больных в порядке вещей.

Нас очень плохо кормили. Из белков была только гнилая, почти сырая селедка, овощей и фруктов не давали никогда, основной корм – жидкие каши, пустой суп и кислый хлеб. Сумасшедшие поглощали свои порции с радостью, даже шли за добавкой к бакам с отходами. Очень многим никто никаких передачек не носил.

Как-то стремительно наступила осень.

Наши уезжали на сборы, и Коля с Ваганычем пришли попрощаться.

Не знаю, как бы я дальше без них справлялась с задачей существовать, но в этот момент произошли кардинальные изменения – меня перевели на второй этаж, в детское отделение.

Здесь все было по-другому.

Начался новый, важнейший для меня период, окрашенный яркой, жестокой борьбой за жизнь.

17

Инга сидела, прислонившись к стене, взгляд отсутствовал. Из приоткрытого рта до пола тянулись ниточки