Стёжки - Эльжбета Чегарова
В детском отделении, куда направлялись несовершеннолетние, больных детей было совсем мало, не больше трети. Остальной контингент составляли подростки, совершившие преступления и находящиеся на обследовании. Среди них выделялись авторитетки, которые специально «гнали беса» (симулировали психическое заболевание – имея предыдущий опыт, сознательно выбирали больницу вместо колонии).
Старшей по отделению была форточница Муха. Несмотря на маленький рост, девица внушала страх холодными цепкими глазами и жестоким характером. Ходили слухи, что ночами она с подружками развлекается и насилует дурочек, которым не посчастливилось перейти им дорогу.
Форточник – вор, который попадал в чужое жилье через форточку. Обычно такую специализацию приобретали воришки маленького роста, так как средний размер форточки всего 35×40 сантиметров.
Это была больше тюрьма, чем больница, медперсонал походил на надзирателей, а курение, воровство, хамство карались принудительной терапией.
На следующее утро весь состав отделения был выстроен в линейку, и старшая медсестра учинила допрос: «Кто украл из холодильника чужую передачу?»
Никто не сознавался. Муха склабилась, но выходить вперед не собиралась. Я видела, как они ели апельсины, и меня возмутило, что у здоровых девок не хватает смелости признать вину. Тем более, было объявлено – если никто не сознается, то наказано будет все отделение, без исключения.
– Почему ты молчишь, это же ты украла! С какой стати должны страдать остальные? – дежавю, я уже стояла на сцене с микрофоном и громко пыталась улучшить мир.
Муха и девки из свиты уставились на меня:
– Ты кто, бля? Ожидай ночью трамвай[4], переедет!
– Давай. Посмотрим, кто кого, – голос не дрогнул, хотя меня изрядно колотило.
Муху, орущую и кусающуюся, утащили в аминазиновую – чудовищную комнату пыток.
Инсулиновая кома в психиатрии: обнаженного больного привязывают к кровати, фиксируя голову простыней, зажатой между зубами; вводят препарат, в результате наступают жуткие ломки, мучительные судороги, обильный пот. Через некоторое время больной обмякает и впадает в бессознательное состояние.
Все это, что произошло с Мухой, я увидела позже. А пока я приготовилась ждать ее подружек.
18
Всю ночь я лихорадочно прислушивалась к каждому шороху, готовясь биться насмерть. Никто не пришел. Зато утром на завтраке ко мне за стол подсела главная подружка из свиты Мухи – худая, с потрескавшимися губами, похожая на пацана Икота. – Мы тут порешали, а давай ты будешь старшей? Ты сильная, мы тебя зауважали. Муха неизвестно теперь когда вернется, и это… нам же нечего делить? – Как тебя зовут? – спросила я. Я даже взяла шефство над Танькой, пыталась втолковать какие-то прописные истины, которые нужны каждому человеку, помогала писать письма. Делилась с ней передачами. Участвовала в спорах с товарками, разбирая конфликты по справедливости. На меня, в свою очередь, большое влияние оказала лечащий врач, старая Сара Ефимовна. Женщина вызывала меня на беседы и разговаривала, как старший друг. – Знаешь, зачем ты тут находишься? Чтобы запомнить навсегда, что лучше и дороже жизни нет ничего на свете! И жизнь эта – там, – указывала она на оконную клетку. Мне казалось, что ей интересно со мной разговаривать. Мы говорили о книгах, она посоветовала Ирвинга Стоуна – «Жажда жизни», «Муки радости» (позднее, на свободе, я взахлеб перечитала все его романы).
Через неделю меня отпустили. Никакого клейма мне не выписали, на учет не поставили.
Я очень боялась идти домой. Меня страшила реакция семьи, я думала, что меня будут ругать, упрекать в бессердечности или даже смеяться, какую глупость я совершила.
Сейчас я думаю, что большие деньги, которые Сара Ефимовна приняла от мамы в конверте, она отработала полностью – никто, ни дома, ни в школе, ни в спортивном клубе ни разу не заикнулся об этом периоде. Каждый, кто оказался в курсе произошедшего, вел себя так, как будто ничего этого не было в моей жизни.
В гребле закончился сезон, началась общая физическая подготовка, как у всех. В школе меня не трогали. Дома все шло своим чередом. И постепенно я забыла свои намерения сесть и записать истории сумасшедшего дома, свидетелем которых мне довелось стать.
Психиатрическая больница им. Скворцова-Степанова, Фермское шоссе, 36
Устройство в 1870 году особого приюта для неизлечимых помешанных обязано попечениям цесаревича Александра Александровича (будущего царя Александра III), который выделил из собственных средств около 60–70 тысяч рублей, кроме того, жертвовал 20 тысяч рублей на содержание ежегодно.
Автором проекта будущего приюта стал академик архитектуры Иван Васильевич Штром.
Первые деревянные корпуса с мезонинами и церковь были выполнены в «сельском» стиле и украшены изящной резьбой. Благоустроенные павильоны на 110 мест имели домашнюю обстановку.
Представителей дворянского, духовного и купеческого сословий больница принимала на платной основе (около 500 рублей в год).
Благодаря этому, а также пожертвованиям родственников больных, приют расширялся – в конце XIX века появились каменные дома на 350 мест. Некоторые состоятельные пациенты содержались в отдельных домах, например, графы Орловы для больного брата построили небольшой особняк.
В 1904 году были возведены два новых корпуса – женский «Фрейлинский» и мужской «Офицерский» (для офицеров и фрейлин императорского двора) – шедевры северного модерна архитектора Высочайшего двора Григория Люцедарского. Здания были оснащены по последнему слову инженерной мысли: теплый воздух подавался по трубам благодаря вентилятору, на окнах, даже в комнатах для буйных больных, не было решеток – использовалось сверхпрочное корабельное стекло, способное выдержать револьверный выстрел. Из 100 телефонных линий, проведенных в Санкт-Петербурге в 1904 году, две принадлежали «фрейлинскому» корпусу.
После революции все здания на территории приюта были объединены в психиатрическую больницу № 3, которой в 1931 году присвоено имя большевика И. И. Скворцова-Степанова. Памятник попечителю приюта Александру III был снесен, а церковь, переустроенная под склад, в 1950-е годы лишилась кровли и горела.
В наши дни психиатрическая больница продолжает жить и, несмотря на тяжелые ассоциации, связанные с недугом, является одним из самых живописных мест Санкт-Петербурга.
Восстановлен и возобновил службы храм Святого великомученика Пантелеймона, в 2007 году открыт новый памятник Александру III. Правда, на многократные просьбы коллектива вернуть лечебнице историческое название «больницы имени Александра Третьего» власти пока отвечают отказом.
Я застала самые мрачные времена Скворцово-Степаново (так жители города называют больницу) и провела там 21 день в августе и сентябре 1984 года.
19
В наших гранитных берегах сезон для гребли короток. Надо ждать, когда последние льдины уплывут в Финский залив, прежде чем спустить лодку на воду. Потом настает черед предварительных
