Записки москвича - Дмитрий Владимирович Кошлаков-Крестовский
Тренера своего, как учителя, помнишь всю жизнь. За всю мою «спортивную карьеру», было у меня всего два тренера. Первый, научивший меня не бояться воду и доверять ей, – Татьяна Александровна Зорина. Тренировала она детишек младшей возрастной группы в самом большом бассейне под открытым небом – бассейне «Москва». Научить держаться на воде и правильно дышать могут, думаю, многие. А вот приоткрыть дверь в большой спорт и пояснить философию спорта могут только настоящие тренеры. И когда передо мной встал вопрос – продолжать заниматься спортом или больше уделять времени учёбе, я пошёл за советом к ней. И тогда она мне сказала: «Олимпийским чемпионом как Владимир Сальников ты не станешь. А здоровье и время потеряешь. Так что учись».
Когда я начал заниматься водным поло, я попал в секцию к Рашиду Михайловичу Авзалетдинову. Не думаю, что через годы после того, как я закончил играть с мячом в бассейне, если бы мы с Рашидом Михайловичем встретились на улице, он узнал бы меня и вспомнил. Я был один из команды. Но когда его перевели из бассейна «Москва», я, как верный «Санчо Панса» отправился за ним. Перевели его или он ушёл сам, я не знаю, да и неважно сейчас. Но оказались мы в школе олимпийского резерва, которая располагалась во дворце пионеров им. Гайдара в Текстильщиках. Год я ездил каждый день после школы из центра Москвы на, как мне тогда казалось, далёкую окраину района Текстильщики. Тренировки, уроки до полуночи, соревнования и, наконец, осознание того, что я не стану олимпийским чемпионом, остались яркой страницей в моей жизни. Страница эта подарила мне не только умение держаться на воде, правильно плавать и дышать, но и крепость здоровья, не раз помогающая мне в жизни.
Давно это было…
Давно это было…
С сентября по март вся школа готовилась к ежегодным весенним крымским походам. Но, чтобы попасть в заветный список участников и увидеть весеннее Чёрное море где-нибудь в районе Ялты, цветущие рододендроны, снежные шапки вершин старых гор, вдохнуть свежий ветер, да и просто провести неделю в компании друзей, предстояло пройти определённое количество километров по подмосковным тропам. Ходили мы пешком и на лыжах. С ночёвками и в однодневные походы. И вот, нужные километры в копилке, поведение в норме, а вот прилежание… Да и не только само по себе прилежание, но и грядущее поступление в институт. Посещение репетиторов и библиотек. Ведь, по мнению всех моих дорогих и любимых родственников, непоступление в институт было сродни самому ужасному ужасу, который только можно было представить. Долгие переговоры на кухне не приводили к желаемому для меня результату. Заверения в уверенности в своих силах и знаниях не принимались. Мои родители наложили «вето» на мой последний в школьной жизни майский поход. Прознав об этом, мои дорогие одноклассники написали письмо родителям.
В поход я так и не пошёл, а письмо до сих пор греет мою душу воспоминаниями о той беззаветной дружбе, которая была у нас!
Давно это было…
Давно это было…
Мне часто вспоминаются походы. Однодневные и многодневные. Запах костра и вкус чая. Мокрые носки и тяжёлый рюкзак. Спальный мешок и иней на брезентовой палетке. Костёр и песни под гитару. И этот самый костёр с песнями ждали и шли к нему. Или скорее ради него. Когда все усаживались на брёвна, сложенные вокруг костровища, тесно прижимались друг к другу так, что сердца стучали в унисон. А когда стук сердец и удары гитариста по струнам сливались воедино, все начинали мелодично раскачиваться, в такт песни, вторя голосу самого главного человека у костра.
Я не помню, какой это был поход. Была большая стоянка, с несколькими разбитыми костровищами. И всем нам, походникам, выпала редкая возможность выбрать ту музыку, которая была близка. Близка каждому из нас тем подмосковным осенним вечером. Кто-то тихим дружным хором вытягивал «Милая моя, солнышко лесное…». Кто-то, подражая Высоцкому, хрипел «Здесь вам не равнина…». А у одного костра, старшеклассник в кубанке и галифе, исполнял нетленные хиты «Жуков», вперемешку с новыми произведениями «Машины времени». Я, найдя свободное местечко на бревне, уселся и стал слушать. «Я тоже научусь так играть на гитаре и петь, – думал я. – И непременно мне для этого нужны такие галифе. Без них никак не получится».
А галифе действительно были знатные. Синие с красными лампасами. В перерывах между песнями, из, как мне казалось, бездонных карманов галифе гитарист доставал коробку папирос «Герцеговина Флор», продувал папиросу, которую доставал небрежно из коробки. Так же, вроде бы небрежно, но между тем аккуратно и со знанием дела, складывал гармошкой ту часть папиросы, которую потом сжимал зубами. Дым костра перемешивался с дымом папиросы и немного дурманил. Наверное, дедушка у этого старшеклассника был генерал, и галифе были его. У меня не было дедушки генерала, но без галифе я не представлял себе дальнейшую свою жизнь и тем более себя с гитарой. Мой дедушка в юности служил офицером, пройдя, как он говорил, «славный путь от младшего лейтенанта до лейтенанта». Но, помимо подорванного на всю жизнь здоровья, за те годы он приобрёл друга, с которым дружил всю жизнь. Друг был кадровым военным. Сын его тоже. «Они непременно мне помогут с галифе, – решил я. – Пусть и не с синими и не с красными лампасами». Тем более, что однажды они мне подарили настоящую кобуру для пистолета. И пусть ни один игрушечный пистолет не подходил под её размеры – или был больше, и она не закрывалась, или был меньше, и он утопал в ней – но она, эта настоящая кобура, была с настоящим шомполом. Я прикреплял её на ремень, который опоясывал меня поверх шубы, и гордый выходил во двор, давая возможность дворовым ребятишкам, подержать кобру в руках и, вынув шомпол, обсуждать систему очистки табельного оружия.
Опуская все подробности, галифе были заказаны, и я стал ждать. Это сейчас я понимаю, что ждал я эти самые галифе, как
