По волчьим тропам - Макар Трофимович Последович
Вера не стала никого слушать и одна вышла на улицу. Августовская ночь была темная, душная. На огромном черном пологе неба трепетали зеленоватые искры звезд. За деревней приглушенно рокотал трактор. Он, как видно, поднимался на пригорок — небольшое и низкое зарево от фар с каждой минутой все шире разливалось по небу. Вскоре два слепящих луча осветили улицу. Кое-где стали видны отдельные группы и парочки молодежи, расходившейся по домам. Кто-то затянул песню:
Охти мне, ох,
На болоте мох.
Парень по дивчине
Семь годочков сох…
Вера узнала голос Виктора Гомонька. Его душевный тенорок трогал сердце, тревожил взволнованную происшедшим в избе-читальне душу. Дважды в этот вечер Виктор подходил к Вере, приглашая ее на танец, и каждый раз она ему отказывала. Отказывала, боясь обидеть Антона. За последнее время что-то недоброе творилось с ним. Он не раз говорил и Вере, что уедет отсюда навсегда, что снова вылезли на свет люди, которые не дают ему жить… Эта тревога прорывалась у него помимо воли в минуты внезапной откровенности. Когда Вера удивленно спрашивала, кто и чем ему мешает, Антон, вдруг спохватившись, замолкал и переводил разговор на другую тему.
Вскоре песня о парне, который «семь годочков сох» по девушке, замерла вдали. Кое-где заскрипели калитки, захлопали двери в избах. Скользнув длинными яркими лучами света по притихшей деревне, трактор развернулся и исчез за горкой. А Вера не спешила домой. Медленно прошлась она возле избы Антона. Ни в одном окне огня не было видно. Антон или лег спать, или еще не вернулся домой. Тихо и темно было и в соседнем доме лесника. Вера дошла до своей избы и присела на лавочку перед палисадником.
В это время она услыхала гул мотора. Но то был не трактор и не автомашина. Зародившись где-то далеко, этот гул все усиливался, приближаясь к деревне. Вера подняла голову и стала вглядываться в звездное небо. Там шел самолет. Вера проследила его полет по гулу мотора. Самолет почему-то шел без огней. А что, если навстречу ему вот так же будет лететь другой летчик? Ведь теперь не война, чтобы скрывать во мраке ночи свои крылья. Люди уже давно отвыкли от пулеметной стрельбы и взрывов бомб. Каждый занят своим любимым делом, у каждого свои радости и печали. Каждый сам избирает себе путь к счастью, но только не всегда оно дается легко и просто. Веру не однажды предупреждали, что не стоит ей водить дружбу с этим сумасбродным Антоном. Мало ли других красивых и рассудительных парней, которые после учебы остались работать в родной деревне либо пошли учиться дальше! Некоторые уже стали агрономами, учителями, офицерами. Приезжая иногда в родную деревню, они заходили к Вере, приводя этим в ярость Антона…
Внимание Веры привлекли торопливые, размашистые шаги. Показалась смутная фигура человека. Поравнявшись с избой Веры, он остановился, прислушался.
— Это ты, Антон?
— Я. Ты одна?
— А ты разве не видишь?
Он быстро подошел и сел на скамейку. Проговорил с каким-то облегчением и злобной радостью:
— Ну, один поехал уже к чертовой матери!.. Больше его никто тут не увидит. Вот если бы и остальных поразметало по свету или если бы они в трясине утопли, тогда нам с тобой можно было бы жить.
— О ком ты говоришь?
Антон настороженно оглянулся и, склонившись к Вере, прошептал:
— О тех, кто сжег усадьбу Давидовича. Если бы я его не предупредил, не жить бы ему и всей его семье.
— Откуда же ты об этом узнал?
— Они сами мне сказали.
Вера вся похолодела. По деревне ходили слухи, что в округе появилась банда бывших полицаев, которые за что-то возненавидели Давидовича… Она в страхе отшатнулась от Антона, вскочила со скамьи и тихо прошептала:
— Так ты их знаешь?.. Этих бандитов?!
Антон схватил ее за руку, но она вырвалась, проговорила с отчаянием и презрением:
— Отойди от меня! Не дотрагивайся!.. Теперь я знаю, кто ты такой! А я думала, что ты несчастный человек. Оторвался от земли и неба не достал. Любила тебя! Да с тобой страшно жить в одном доме. Еще зарежешь ночью… Научились, сволочи, у гитлеровцев истязать женщин и детей!.. Жечь их живыми в гумнах!..
— Вера!
— Слушать тебя не хочу!
Он вскочил со скамейки, приблизился к ней. Прошептал с угрозой:
— Не хочешь слушать живого, так увидишь, какой я тихий буду сейчас. И пусть это ляжет на твою душу… Я мечтал уехать куда-нибудь подальше от этих волков, начать новую жизнь, работать… Я мечтал, что мы уедем вместе с тобой. Я медлил только потому, что люблю тебя. А теперь мне незачем больше уезжать. Все кончено… Ну что ж, одним дураком меньше будет на свете!.. Только я говорю тебе: я не тот, за кого ты меня принимаешь. Ты только подумай, сколько мне было лет, когда здесь хозяйничали оккупанты. Тринадцать! Я их, этих полицаев, увидел позже, в лесу. Они пригрозили, что зарежут меня, мать, братьев, если я пикну где-нибудь хоть слово, если не буду приносить им в условленное место еду и махорку. И я им носил и еду, и махорку, и самогон. Это я говорю только тебе. Больше никому. Даже моя мать ничего не знает. Все время я старался вырваться из их когтей. Заявить в милицию теперь? Так ведь там у меня спросят: а почему ты, сукин сын, столько лет молчал?.. Поняла?.. И в тот же день мне придется расстаться, может быть, на долгие годы, и с матерью, и с тобой… Потому что я завяз по самые уши, и теперь мне никто руки не протянет, чтобы спасти. А мне так хочется жить, работать, видеть тебя рядом каждый день, каждый час!.. Я тебе сказал все. Теперь делай, как считаешь нужным. Прощай…
Пока он говорил все это каким-то лихорадочным шепотом, Вера взяла себя в руки, успокоилась. Ей стали понятны его постоянно хмурый взгляд и вечное беспокойство. Из всех парней, которых она знала, он один, как говорится, был со странностями. Антон, сам того не желая, попал в хитро расставленную опытными негодяями ловушку. И, ошеломленный, он теперь, как слепой, ничего не видит. А выход, убеждала она Антона, есть. И очень простой. Пойти в район и рассказать кому следует
