Серийный убийца: портрет в интерьере (СИ) - Люксембург Александр Михайлович
После собрания Женя позвала меня с собой в Цимлянск к верующей сестре Любе, которая лежала в больнице. Посетив Любу, мы с Женей поехали в Цимлянске в Красноярскую к другой сестре, Вале, которая пригласила нас на ужин.
В Волгодонск мы вернулись поздно вечером, и я проводил Женю с её детьми домой. У подъезда дома она постояла немного и пригласила к себе в гости. Мы поднялись в квартиру, и она мне показала свое жилье. В глаза невольно бросались уют, чистота, порядок. Детвора улеглась спать, а мы еще долго сидели и разговаривали с Женей. Потом она встала, и её лицо исказилось от боли в спине. Она завела руки за спину и стала массировать в области поясницы. «Я перенесла травму позвоночника, — сказала она, — и теперь она дает о себе знать. Ходила на массаж в поликлинику и без толку, только деньги сдерут и все, а все же сейчас так дорого. Куда ни кинься — за все плати. За один укол от пяти тысяч дерут, вот и экономлю на своем здоровье. Детвору тоже не с кем оставить. Светка везде за мной, как хвостик, а стоит оставить их одних с Сашкой в доме, как тот начинает обижать её. Хотя бы быстрей в армию его забрали, пока не влез куда-нибудь. А там, куда хочет, пусть летит и ищет свое счастье в жизни». И опять Женино лицо скривилось от боли в пояснице. «Слушай, Женя, если хочешь, я тебя на ночь разомну, слегка встряхну. Я в массаже кое-что могу, в Шахтах Тане 3. делал — и хорошо; она говорит, что у меня рука легкая. Правда, надо раздеться, но если болеешь, то какой там стыд». «Давай попробуем, — согласилась она, — может легче станет, а то чувствую, всю ночь дергать и ныть будет». Она раздвинула одну часть кресла-кровати и вышла из комнаты. «Халат тоже нужно снять, мне не видно под ним тела, да и не удобно через него массировать». — «Ну а ты наощупь». — «Слушай, мы же взрослые люди. Что я женщин не видел что ли? Или, может, ты думаешь, что я трону тебя?» — «Нет, я не думаю этого. Но как-то… чужой… А я раздетая перед тобою буду лежать…» — «А как же вы в больнице раздеваетесь, в гинекологии?» — «Ну, там же больница». — «Ну и представь, что я тоже сейчас врач и только врач и ничего более. А твое здоровье должно быть выше, чем предрассудки, внутри тебя говорящие и стеснением выражающиеся. Снимай халат, я отвернусь». — «Ты знаешь, я думала, ты меня так разомнешь, я тебя провожу и лягу спать, и под халат ничего не поддела. Я сейчас пойду подденусь». — «Да не надо ничего надевать-поддевать, я что смотреть пришёл на твои прелести? Ну отвернусь».
Она сняла халат и легла на кровать, поджав с боков в локтях руки, прикрывая свои груди. Вся напряглась, и, когда я коснулся её спины, она вздрогнула. Разогрев ей спину до попы, перебрав и оттянув межпозвоночные части, слегка постучав, определив больное место, сделав вытяжку межпозвоночных тканей, где могло быть защемление, прошёлся по основным мышцам спины, подушечками пальцев помассировал, разгоняя и нагнетая в область боли кровь, и свёл все на нежные, успокоительные движения до невидимых касаний. «И все? — спросила она. «Да, этого хватит». — «Ой, а можно еще?» — «Нет, а то завтра тело будет болеть». — «А ты нежно сделай на шее, плечах, ногах, руках, а то там, где ты делал, чувствую моё тело, а остальное, как не мое». — «Если хочешь, то давай, сделаю, но мне придётся тебя переворачивать на бок, на спину, и оголятся твои прелести, а мне придётся и их касаться». — «Ну и что ж, ты же врач у меня сейчас, а врачу виднее, что и как лучше делать». — «Хорошо, тогда терпи».
И я полностью сделал ей — с головы до кончиков пальцев — нежный простой массаж, специально задерживаясь на эрогенных местах, не обходя и самые интимные. Я прекрасно видел, как она временами закрывала глаза, учащенно дышала и вздрагивала, автоматически крепко сжимая свои маленькие кулачки. Когда я закончил массаж, она еще некоторое время лежала неподвижно, потом открыла глаза, улыбнулась виновато, встала с кровати, надела халат и в знак благодарности поцеловала меня в щеку. «Да, это не поликлиника, там так не сделают. А ты — молодец, ловко у тебя получается. Как будто внутри меня побывал. Так хорошо и приятно было. Вот бы каждый день так. А ты что завтра делаешь, Володя?» — «Не знаю. Может, что на даче отчиму придётся помогать. Он говорил, что песок привезут. Нужно будет помочь раскидать его по огороду «Слушай, спроси у матери, может, ей нужны помидоры-сливки, синенькие, огурцы, болгарский перец. Я дам ей, сколько надо будет, пусть на зиму закрутит». — «Спрошу. А что за это нужно?» — «Да брось ты, ничего не нужно. Я уже понакрутила всего, а теперь с огородов вожу и продаю на базаре». — «А где?» — «В «Заре». Сейчас новые порядки: день работаешь, а вечером имеешь право взять, сколько чего унесешь». — «А сколько платят там?» — «Да ничего не платят, ограничиваются тем, что дают взять, сколько унесешь. Так ты завтра придешь?» — «Постараюсь». — «Если хочешь, я могу тебя познакомить с кем-нибудь из своих подруг незамужних». — «Зачем?» — «Ой, ну ты как маленький! Сам знаешь! Может, с кем сойдешься да жить будешь. Жена тебя не приветила?» — «Приветила». — «А она что, уже не живет с тем чуркой?» — «Он сбежал от неё, когда я освободился или до освобождения». — «А сына видел?» — «Нет. Он в профилактории ростовском». — «Почему там? Он болеет?» — «Да, что-то каких-то борющихся телец мало». — «Может, еще сойдешься с ней? Все-таки дите твое там. Любишь её?» — «Нет». — «Но любил же когда-то?» — «Нет». — «Ничего не понимаю. А как же вы жили без любви?» — «Нормально жили». — «Если хочешь, можешь у меня остаться, а утром съездишь домой, сделаешь, что там надо, а вечером придешь ко мне». — «Да нет, я пойду. Все было сегодня хорошо, много впечатлений, нового». — «Ну смотри сам, а то можешь остаться, места хватит». — «Спасибо, Женя. Спокойной ночи. Дай мне свою ручку, я её поцелую и пойду».
Она подала свою теплую, нежную, чувствовалось, что натруженную ручку, и я её поцеловал в ладошку. Она сказала мне: «Спасибо. Я завтра тебя жду». Она открыла входную дверь, я уже был обут и поправлял ногой коврик у раздевалки. Потом вышел из коридора к лифту. Она стояла в дверях, перебирая и теребя руками кончик халата у воротничка, как будто там ей что-то мешало и было пришито не так, как надо. Я вошёл в открывшийся лифт, она подошла к дверцам, посмотрела на меня и что-то еще хотела сказать, но дверцы лифта закрылись, и он пошёл вниз.
В отличие от Ольги М. и её дочери, Женя, по-видимому, фигурировала в какой-то мере в жизни Муханкина. Во всяком случае, она входила в число тех относительно немногочисленных женщин, чьи реальные фамилии упомянуты в оригинале его «Мемуаров», хотя это, конечно же, не может служить основанием для того, чтобы с большим доверием воспринимать связанные с ней в муханкинских текстах конкретные факты. В Жене также прослеживаются признаки «материнской фигуры». Хотя её возраст не конкретизирован, наличие двух детей, в том числе 18-летнего сына, позволяет предположить, что она старше Владимира и ей не менее 40 лет.
При первом своем появлении Женя кажется во многом воплощением фантазии Владимира на тему о доброй, тихой, нежной, податливой женщине-матери. Она религиозна и наивна, эта наивность обусловливает её брак с заключенным Владимиром В., которого она полюбила за его письма. В её квартире господствуют чистота и порядок. Тихая, работящая, она лишних денег не имеет и траты свои считает.
Отметим, что в данном эпизоде Муханкин-повествователь вновь, как и в случае с адвентисткой сестрой Таней, концентрируется на теме массажа. Мы помним, что Таня нашла его в качестве массажиста «бесподобным», но «опасным». Характер исходящей от Муханкина-массажиста опасности не очевиден, хотя и подчеркивалось, что он работает руками «нетрадиционно», «с головы до ног». Назойливое фантазирование о массируемом женском теле нас не удивит, поскольку может рассматриваться как своего рода метафорическая подмена других, более агрессивных манипуляций с пассивным, податливым женским телом, тем более, что рассказчик обрабатывает его долго, методично и целенаправленно, «не обходя и эрогенные зоны», в том числе и «самые интимные». Вполне возможно, что фантазия на тему массажа могла неоднократно повторяться у Муханкина в годы заключения, но она должна была иметь какое-то патологическое продолжение, которое сознательно держащийся избранных рамок «мемуарист» всякий раз отсекает, дабы не раскрыть нам тайн из второго, параллельного слоя своего существования.
