Серийный убийца: портрет в интерьере (СИ) - Люксембург Александр Михайлович
Мы помолились, поблагодарили Господа за то, что дает пищу на каждый день и что на этом столе пусть будут всегда обилие еды, и попросили благословить эту квартиру, стол с едой и друг друга. Я взял бутылку, открыл её, осторожно спуская газ, и разлил содержимое по фужерам. «За что выпьем, Володя?» — «За то, чтобы я на свободе больше прожил и чтобы Господь Бог мне помогал в этом, а то я всю жизнь в сетях дьявольских, словно раб его».
В комнате негромко играл магнитофон; был включен ночной светильник, от которого разливался блестками по всей комнате свет; от его абажура комната, казалось, была погружена в перламутровые радуги.
«А ты можешь потанцевать?» — «Могу, — ответил я. — От шейка и твиста до брейк-данса, а когда в детстве с цыганами в таборе был, и чечетку выбивал, и на пузе исполнял среди дороги, в пыли, танец живота. Я и сейчас могу показать молодым и рэп, и секс-танец». — «Где ж ты научился?» — «В зоне телевизор смотрел. В зимнее время на проверке чечетку так и выбиваешь». — «Тебе, наверное, зона снится? Забудь её, ты уже дома». — «Это, Женя, не забывается. Вся моя жизнь с детства там прошла, и это не радует. Зло добром лечится, а там добра нет». — «Выходит, что зло порождает только зло». — «Но ты не бойся». — «А я и не боюсь. В тебе не видно злости и испорченности, нет грубости. Наоборот, я заметила, что ты внимательный, неглупый и в общем хороший парень. И Валентина о тебе хорошо отозвалась. Даже не верится, что ты в тюрьме был. Давай потанцуем, а то я уже и забыла, когда в последний раз танцевала».
Она взяла меня за руку, и мы очутились посреди комнаты. Я нежно обнял её за талию и слегка прижал к себе. И мы, медленно переступая с ноги на ногу, заводя ногу за ногу в повороте танца, стали перемещаться по комнате. Её руки лежали у меня на плечах, щека её касалась моей щеки. Вдруг она остановилась и шепотом, как будто нас кто-то мог услышать, спросила у меня: «Тебе в костюме не жарко?» — «Терпимо». — «Я тебе сейчас дам вешалку, раздевайся и будь как дома».
Она полезла рыться в шифоньере и достала в упаковке спортивные штаны, прикинула ко мне: «Вот, надень. Новые, сестра из Мичуринска прислала Сашке, а он уже вон какой вырос, они ему малы. Думала продать, да все некогда было вспомнить о них. Вот и понадобились. Я тоже пойду переоденусь».
Она что-то взяла из вещей и ушла в ванную комнату. Через некоторое время Женя появилась в ярком цветастом халате длиной до пола, вплотную облегающем её симпатичное женское тело, фигуру, сам переход от талии до бедер. А ниже он расходился сложным покроем до пола, и казалось, что она не идет, а плывет по воздуху и ветер слегка шевелит нижнюю часть халата. Волосы были влажные, расчесаны в одну сторону, она их придерживала левой рукой, а в правой держала электрофен. Смотрел я на неё, как будто впервые увидел что-то необыкновенное, а может, оно в тот момент так и было. «Я душ оставила включенным. Вода, как в раю. Сходи, смой грехи этого дня прошедшего. Там увидишь и найдешь, где какое полотенце. Зеленая щетка там лежит в упаковке — это твоя». — «Понял, разберусь».
Я стоял под душем и думал, что будет дальше. Да, она знает, что делает и заранее продуманно ведет меня к постели. А вдруг ошибаюсь? Ладно, по ходу пьесы видно будет, а пока все идёт как по маслу, лучше не бывает. Представляю, что было бы, если б сейчас её муж раньше времени освободился и застал эту картину. Так же кто-то думал, лежа в постели и у моей жены, наверное. Что теперь думать об этом! Мы разведены и друг другу чужие люди. Сын растет, а я его столько лет не видел. Интересно, какой он сейчас. Ну и жизнь у меня, противно вспомнить, подумать — сплошное небо в клеточку, и витками колючая проволока. Сейчас увидит мои наколки. Эх, молодость, дурость! Теперь не смыть их, не вывести. И об этом тоже поздно жалеть. Какой есть, такой и есть, уже ничего не поделаешь. Правильно говорят: локоть близко, а не укусишь. Вот стою в чистенькой ванне под душем, блаженствую, а надолго ли хватит этого рая? Угожу опять за решетку или нет? Может, правду старые арестанты говорили: стоит раз попасть в тюрьму, и все, дальше масть катит автоматом, и редко кто выбирается из засосавшего его дерьма. Поживем — увидим, как говорится. А пока все замечательно идет. Сучка не захочет — кобель не вскочит. Ну ладно, нужно выходить, она, наверное, заждалась.
Я вошёл в комнату. Тихая, легкая музыка наполняла её. Вижу небольшие изменения. Одна постель готова принять две персоны, на двоих и постелено. На столике перед постелью лежала кружевная салфетка, а на ней стояла ваза на тонкой хрустальной ножке, в ней — с верхом яблоки красные, белые. На чайном блюдце ломтики порезанного апельсина, а по разные стороны от блюдца на маленьких мягких салфетках стояли два фужера с шампанским. Вдруг сзади я услышал шепот, рядом, почти вплотную прислонившись ко мне, одними пальчиками толкая меня вперед себя, Женя. Она шептала: «Проходи смелее, ты сейчас дома и ни о чем постороннем не думай. Только ты здесь и я». Женя подала мне фужер с шампанским и сама взяла второй фужер. «Давай выпьем за нас, потому что мы здесь, потому что мы есть, за здоровье друг друга и за счастье, просто за счастье». Мы понемногу отпили шампанского. «Вовочка, поцелуй меня нежно и долго».
Она прижалась ко мне всем своим существом и сомкнула свои ручки у меня за спиной, подняв лицо и закрыв глаза. Губы её были нежные и влажные, я прикоснулся к ним своими губами и почувствовал, как они желают моих губ. Мои губы поманили её, а кончик языка стал интенсивно их ласкать в своем хаосе движений. Руки опытно развязали бантик её халатика и нырнули под него, прошлись вокруг плеч, и халат, слегка касаясь её рук, которые опустились для того, чтобы быстрее от него избавиться, плавно соскользнул на пол. Мои руки подхватили её, и я положил её на приготовленное ложе. Освободившись от своих одежд, я коснулся её своим телом. Входи в меня, целуй, ласкай, я хочу тебя, я вся твоя и только твоя!» Её ноги приподнялись и разошлись широко в разные стороны, её рука коснулась моего члена, пальчики пробежались вверх-вниз по нему и направили его во влажную промежность. Мои губы целовали её губы, лицо, шею, груди, а наши органы сливались воедино и разливались большими морями, глубокими и чистыми, теплыми и нежно горячими. И вдруг разошлись моря, и вновь сомкнулись, и стали одним горячим, успокоились волны и наступила тишина.
Любовный эпизод с Женей написан в иной стилистике, чем сцена с Мариной, дочерью Ольги М. В данном случае рассказчик романтизирует происходящее. Физиологии меньше, романтики больше, и некий неземной отсвет падает на посвященные Жене страницы. Автор не дает четкой хронологии, но мы понимаем, что все это приходится на то же самое время, что и встречи с сестрой Таней, Ниной и другими персонажами из протестантской среды. «Мемуарист» намекает на то, что мы не должны слишком сурово судить его: как ни мила и симпатична Женя, но разве живет она сама по заповедям, которые формально чтит? Не грешит ли она, мужнина жена, отдаваясь нашему герою, как отдавалась кому-то другому его собственная жена, когда он находился за решеткой? Происходящее представлено как пьеса, которую главный герой наблюдает отстраненно — порой как исполнитель, порой как зритель, уютно расположившийся в партере. Пьеса, конечно, трогательная, душещипательная, персонажам можно иной раз сопереживать, но самый длинный спектакль когда-нибудь, но закончится. И что тогда?
Все было хорошо, но это все было не мое, а чужое, только временное. Своего ничего нет. И нет еще своей дороги. Просто живу между небом и землей. Еще пока не свободен, не запятнан, не замаран. Деньги пока есть, значит, еще живу. Рыба ищет, где глубже, а человек — где лучше. Так мне пока неплохо. Первые дни, недели на свободе проходят нормально. Подозрение вызывает общество, в которое я попал. А может, действительно среди них мне будет хорошо? Ну, Бог не Яшка, видит, кому тяжко. Отойти от них никогда не поздно будет. А пока нужно среди них быть, жить и вникать в их учение-направление. Может быть, смогу со временем заработать доверие, уважение, а оно с неба не падает.
