Серийный убийца: портрет в интерьере (СИ) - Люксембург Александр Михайлович
Муханкин, вопреки своему обыкновению, не выдает всего, связанного с Женей, сразу, как он поступает в подавляющем большинстве случаев. История взаимоотношений с ней разрастается до масштабов подробно разработанной сюжетной линии и претерпевает определённые изменения. У нас еще будет возможность их проследить.
Но наш повествователь не спешит вводить новую встречу с тихой, нежной, покладистой, работящей женщиной, и, хотя он не разъясняет своих мотивов, но, скорее всего, интуитивно и бессознательно исходит из чисто писательских соображений. Авторская интуиция подсказывает ему целесообразность небольшого «антракта» между двумя любовными сценами. Пусть читатель испытывает определённое нетерпение — ничего, подождет. С тем большим удовольствием дорвется он до поджидающей его «клубнички». Пока же логично от идиллической картины уютного, вылизанного чистоплотной и хозяйственной женщиной дома перейти к характеристике своего неуютного, неупорядоченного и бездомного существования.
Неосознанный (а может, отчасти и осознанный?) расчет прост: мы, несомненно, будем терпимее к нашему своеобразному повествователю и герою, если поймем, в какой мере он одинок и сам себе предоставлен, заброшен в этом жестоком мире, где он уже давно — и в раннем детстве в семье, и в спецшколе, и в исправительно-трудовых колониях — понял, что «все дозволено», затем, вопреки этой формуле, попытался найти дорогу к Богу и, не найдя, вновь остался один на один со всеми тяготами бытия, на разломе общества, стремительно сдвигающегося от «развитого социализма» по направлению к чему-то иному — непонятному, пугающему и непостижимому.
Я вышел из троллейбуса около торгового центра. Хотелось пройти по улице Энтузиастов пешком к дому, где жила Женя. Как разросся этот город, шёл и думал я. А ведь когда-то здесь была степь. В семидесятые годы я не мог даже представить, что сейчас буду идти там, где когда-то пацанами мы вылавливали сусликов, гоняли по оврагам на мотоциклах, ходили сюда из города за тюльпанами. Все это я немного застал, хотя строительство в Волгодонске Нового города и «Атоммаша» начало разрастаться еще до того, как я приехал сюда. И вот я иду по Новому городу и рассматриваю его многочисленные строения многоэтажных домов. Магазин, кафе, кинотеатр «Комсомолец», ресторан — один, другой, третий, и вокруг них иномарки. И живет же кто-то, позавидовал я. Это ж какие нужно деньги, чтоб иметь такие машины и сидеть в ресторанах, выбрасывая в их прожорливые рты бешеные деньги. Да, жизнь с каждым моим выходом на свободу заметно меняется, время не стоит на месте. А я угождаю за решетку нищим и нищим выхожу оттуда. Большая половина жизни уже прожита и как? Пустота, бессмысленность, потеря лет. Сам виноват во всем, что было, сам свою жизнь загубил. Вот подойду к первому встречному и спрошу, нужен я ему или нет. «Девушка, девушка!» Да уже вечер, испугалась, конечно, вон как отпрыгнула в сторону и побежала. «Здравствуйте, женщины, вы так прекрасно выглядите в этот тихий вечер. Можно мне вам задать один вопрос?» Женщины остановились, переглянулись, одна, видать, более разговорчивая, внимательно смотрит на меня. «Можно. А что за вопрос?» — «Я вам нужен?» — «В каком смысле?» — «Ну вот, допустим, меня долго не было среди общества, а вы, допустим, общество в нашем государстве, и вот я к вам приезжаю оттуда, где я был — а не было меня много лет, — и вот мы друг перед другом, и я спрашиваю: «Я вам нужен?» — «А где же ты был?» — спрашивает, улыбаясь, другая. — «Ну, допустим, в тюрьме». Они переглянулись, и первая, и вторая приняли настороженный вид, что стало заметно по их лицам. «Ты что опять туда захотел? Пойдем, Люба. Видишь, как глазами бесстыжими уставился? Не успеют выйти, как опять за свое! Знаю я, чего он хочет. Я сейчас милицию позову — сразу будешь нужен кому-то!» — уже вдогонку мне кричала первая, говорливая. Вот тебе и спросил! Так и вляпаться в неприятности ни с того ни с сего можно, потом не выпутаешься.
Да, люди остаются людьми во всей своей красе — добрые, ласковые, любимые и любящие, и в то же время они самые коварные, жестокие. Если всех раздеть наголо и собрать всех в кучу в глубокой яме, они будут, как черви, грызуны, шевелиться, переплетаться и пожирать друг друга, как бешеные крысы, издавая при этом противные, ужасные звуки своими окровавленными ртами страшных и беспощадных существ, в коих теряется высшее, человеческое, разумное, сострадающее и понимающее и остается лишь неживотный и не человечески инстинкт, что не поддается ни одному разумному объяснению. И красивая голубая планета Земля не в состоянии избавиться от высших существ, которые её кромсают, заражают, грызут её тело, впились, как клещи, и сосут, глубоко запустив в неё свои хоботы, жала, впуская в её недра слюну несворачиваемости. И она уже не в силах сопротивляться, лишь изредка подергивая и тряся частями своего изуродованного тела.
Финал этого рассуждения, как обнаружит внимательный читатель, логически не вытекает из его начала. Ибо от констатации своей ненужности — ни двум случайно встреченным на улице женщинам, ни кому бы то ни было вообще — автор переходит к впечатляющей мизантропической картине, где все человечество представлено как клубок безумных копошащихся гадов и беспощадных кровожадных грызунов. Вся степень ненависти и презрения к окружающим, характерная для нашего мемуариста, заметна здесь, в этом впечатляющем и, скажем прямо, не без блеска написанном месте.
Коль скоро ты песчинка в абсурдном мире, которую злые и непостижимые силы швыряют взад-вперед, а тебе не на кого опереться, и ты убежден в царящем вокруг безумии, можно ли искать утешения и покоя в какой-нибудь тихой обители? Муханкин подводит нас к мысли, что нет, и приглашает взглянуть на мир его глазами. И если мы позволим себе солидаризироваться с ним, то куда терпимее отнесемся ко многим последующим его поступкам.
Подошёл я к подъезду Жениного дома, и разные мысли полезли в голову. Может, повернуться и уехать домой, спросил я себя и, не найдя ответа, вошёл в подъезд, поднялся на четвертый этаж и подошёл к квартире 24, где жила Женя, нажал на кнопку звонка. Открылась дверь. Женя стояла, улыбаясь, глядя на меня: «Здравствуй!» — «Здравствуй!» — «А почему не заходишь?» Я вошёл в квартиру, и она закрыла дверь. «Ты разувайся и проходи в комнату, а я на кухне сейчас приготовлю что-нибудь поесть. Ты голоден?» — «Нет». — «Ну все равно… А я недавно приехала от Вали из Цимлы. Сашку и Светланку там оставила с их детьми на день и ночь, послезавтра заберу. Там я шлепки купила, сегодня ты обуй их. Мне кажется, по твоей ноге будут». — «Да, ты угадала, по моей ноге, размеру. Ты что, для меня их взяла?» На кухне молчание. Я прошёл на кухню, где Женя накрывала на стол. — «Может, чем помочь?» — «Да ты присаживайся, я сама. Дома что делал сегодня?» — «Отдыхал, музыку слушал, в городе гулял, к матери в «Химик» ездил». — «А ты спрашивал, что я тебе вчера говорила?» — «Да». — «Ну и что?» — «Вообще-то мать говорит, зима спросит, где летом были». — «Наверное, ты ей обо мне сказал?» — «Да. Она тебя помнит, когда на свидание приезжали». — «Она знает, что ты сюда поехал?» — «Да, я ей сказал». — «А если ты сегодня домой не приедешь ночевать, что будет?» — «А где же я буду?» — «Например, у меня останешься до завтра». — «Да ничего не будет. Ну поволнуется и поймет, где я остался». — «Стол готов. Мой руки и присаживайся сюда, к центру стола, а я сбоку, к стеночке». Она достала из холодильника бутылку «Цимлянского игристого» и поставила на центр стола. Фужеры уже стояли и ждали, когда их наполнят. «Открывай, пока не нагрелось». — «Я не знаю и что-то многого еще не пойму из жизни верующих в Шахтах. Мне в общине говорили, что спиртное нельзя вообще». — «Слушай, Володя, ты видишь, сала на столе нет и всего такого. Это о чистом и нечистом в Библии сказано, что Иисус Христос первое чудо сделал и воду в вино превратил, а также не брезговал есть и пить с грешниками и мытарями. Ты же читал об этом?» — «Да». — «Вставай, помолимся, и разливай».
