Серийный убийца: портрет в интерьере - Александр Михайлович Люксембург

для одинокого волка, чувствующего со всех сторон агрессивное присутствие «людей крыс». Но есть в ситуации с Ольгой М. еще один интересный момент, который хотелось бы отметить. Мы помним, что одно из воплощений «материнского начала», Таня, грудью (а точнее, своими гигантскими грудями великанши) встала на пути героя, пытавшегося взбунтоваться, изменить ей с молоденькой Леной. Воинственная «мать» не желает делить сына с другими. Напротив, Ольга М. сама навязывает герою свою дочь: заряженным сексуальной энергией телом Марины она хочет приворожить его и оставить при себе. Две полярные и явно противопоставленные ситуации, приводящие, однако, к аналогичному результату.

Женя, Таня, Тамара, Ольга М. Все они становились в определённой последовательности воплощениями «материнского начала», все оказывались героинями муханкинских романов. И все подверглись дегероизации и развенчанию, не выдержав единоборства с единственной их реальной героиней — родной матерью нашего рассказчика.

Глава 8

На дне

Отношение к социальному дну неоднократно менялось на нашей памяти. Когда-то романтизированная М. Горьким версия существования обитателей ночлежки, произносящих пространные монологи то ли о высших человеческих ценностях, то ли о социальных причинах, доведших их до жизни такой, воспринималась как откровение. В эпоху разрастания ГУЛАГа в людях дна видели «социально близких» жертв старого мира, чьими руками пытались не столько даже перевоспитать, сколько затерроризировать и численно сократить «социально чуждых», тех, кто попал в лагеря и тюрьмы по «политическим» статьям.

Постепенно, в связи с изменениями в обществе, эволюционировало отношение к дну, и умиление его, мягко говоря, своеобразием, вышло из моды. Сегодня, например, мы имеем обычно дело с тенденцией связывать напрямую проблемы социального дна с происходящими в постперестроечной России изменениями. Откроем, например, статью трех уважаемых исследователей, опубликованную в одной из не менее уважаемых отечественных газет и озаглавленную «Социальное дно: драма реальностей и реальность драмы», где прямо сказано:

Социальное дно — это результат российских реформ, плата за них, возложенная на все общество. Так, 83 % населения (87 % экспертов) полагает, что развитие социального дна, его рост и усиление агрессивности обусловлены политикой реформ в стране.

(Литературная газета. 1996. 4 дек.).

Но сколько бы процентов то ли простых граждан, то ли так называемых экспертов ни думало подобным образом, одно очевидно: в крупных городах всех основных стран мира столетиями существует и живет по своим особым законам социальное дно, оно не менее активно и в странах гораздо более благополучных, чем современная Россия. Другое дело, что в условиях, когда на дне не действуют старые тоталитарные методы, оно более заметно и сильнее мозолит глаза.

Владимир Муханкин с ранних лет стал человеком дна, причем вульгарно понимаемый материальный фактор явно не был основной тому причиной. Его мать не купалась в роскоши, но нигде в своих «Мемуарах» он, кстати сказать, не пишет о недоедании, голоде или каких-либо других особо драматических обстоятельствах подобного рода, нависших над его семьей. На дно его привело много разнородных факторов, в том числе предельная озлобленность, отчуждение от семьи и общества, возможно, плохое воспитание, но, в первую очередь, внутренняя предрасположенность к порокам, выраженные некрофильские и садистские наклонности, усугубленные адом спецшколы в Маньково и постоянным надругательством над его личностью в исправительно-трудовых колониях. Хотя, впрочем, роль последних надо оценивать сбалансированно. Ведь не исключено, что полтора десятка лет, проведенные в заключении, могли искусственно отсрочить начало самораскрытия формировавшегося серийного убийцы.

Дно, наверное, не является в реальной жизни чем-то абсолютно плоским и одномерным. Здесь тоже есть, по-видимому, свои, пусть и относительные, высоты и пропасти. Во всяком случае, так может показаться нам, когда от романтизированного мира стилизованной эротики, характерного для вышеописанных муханкинских романов, мы переходим к эстетически гораздо менее привлекательным зарисовкам его уродливого житья-бытия среди чудовищных моральных уродов, алкоголиков и бомжей.

Трудно, правда, четко определить, где пролегает граница между «героинями его романов» и отвратительными чудовищами дна, ибо субъективное видение нашего главного информанта и рассказчика часто мгновенно, стремительно переплавляет одних в других. Особенно хорошо заметно это при сопоставлении написанных почти всегда литературным языком «Мемуаров», предлагающих нам точку зрения Муханкина-писателя, с его так называемым «Дневником», текстом, как уже отмечалось, также литературным, но как бы отражающим его истинную точку зрения, его подлинное мировидение. В «Дневнике», изобилующем не только жаргонизмами, но и табуизированной, бранной лексикой, Муханкин всегда груб, циничен, жестче в оценках. Именно в «Дневнике» он подробно воспроизводит свое соприкосновение с городским дном. Хотя Марине и её матери Ольге М. доставалось порой и в «Мемуарах», здесь они выписаны уже как мерзкие, прожорливые и вонючие» животные, как отвратительные разложившиеся бомжихи.

Эти шакалки меня скоро так допекут, что я их перебью как собак. Особенно хочется дать по башке Марине. Сегодня затащила помойное ведро из коридора в хату и села по-большому на него. Вот дура! Начал говорить ей, что воняет, а она истерику закатила, овца. Ольга М. её ругала, стыдила, а она её обложила трехэтажным матом. Вообще от рук отбилась.

Голова разламывается на части, сон пропал, вроде лежу, сплю — и не сплю. Брожу по городу, ворую по мелочи. Эти животные прожорливые до безобразия, их легче убить, чем прокормить. Дохожу до ручки, все ниже и ниже падаю. По внешнему моему виду не скажешь, что я бич или из бедных, но красивые вещи и внешний вид обманчивы. И люди не в душу смотрят уродливую, а на лицо и вещи. Жизнь моя бекова [плохая].

Тем не менее отвращение к Ольге М. и её дочери не мешает нашему «мемуаристу» сосуществовать с ними:

Итак, я прописан в Волгодонске, а живу в Шахтах у Ольги М. и её дочери Марины. Каждая из них требует от меня свое. Я успевал удовлетворить и первую, и вторую. Но, помимо сексуальных обязанностей, нужно было каждой что-то покупать, а главное, доставать где-то продукты питания, которые в четыре рта быстро поедались и которых постоянно не хватало. С раннего утра я уходил на какой-нибудь из городских рынков, и до обеда я возвращался с промысла домой с полным пакетом разнообразных продуктов и выпивки. Хотя можно заметить, что Ольга М. и Марина спиртным не злоупотребляли. Если и пили, то только немного, за компанию, в основном пил я сам. Потом уходил на вечерний и ночной промысел. Возвращался я поздно ночью, но, бывало, и совсем на ночь не приходил. Попадал в какие-то бичевские, бродяжные компании, напивался до поросячьего визга, а утром просыпался неизвестно где: в подвалах каких-то или на какой-нибудь блатхате среди неизвестных грязных и вонючих людей (если их можно так