Флетчер и Славное первое июня - Дрейк Джон

Оставшаяся треть, разумеется, доставалась команде «Джона Старка»: по три доли офицерам и поровну всем остальным матросам. Вот вам и демократия янки.

Вот на какой корабль я попал. И как ни странно, ни на одном судне за всю мою карьеру со мной не обращались лучше. Как только настоящий бой закончился, команда «Джона Старка» стала весела, как никогда, и не питала ко мне ни малейшей неприязни. Совсем наоборот, как я сейчас объясню. Меня оставили на борту из-за моей раны, в то время как остальная команда «Беднал Грин» отправилась в Бостон под замком в собственном трюме, под надзором призовой партии. Рана шла через лоб и доходила до уха, и Купер сказал, что чувствует себя ответственным, как нанесший ее, и считает, что мной должен заниматься его собственный хирург.

Что ж, это был, без сомнения, христианский поступок, и я бы последним стал жаловаться, но у меня бывали раны и похуже, и я выздоравливал — с помощью хирурга или без. Так что я не верю, что меня оставили на борту именно по этой причине. Правда была сложнее и куда интереснее, ибо она показывает, как люди говорят одно, а верят в другое.

Коммандер Купер и его лейтенант были два сапога пара. Шустрые молодые люди, полные рвения и безмерно гордые своим кораблем. Они были в восторге, что захватили приз так рано в своем походе, а что до меня, то поначалу они вели себя как их матросы, только обходительнее.

Они заполучили настоящего пленника-лайми и хотели растолковать ему, что к чему. Это и была первая причина, по которой я оказался на их корабле. Они были полны презрения к королям и тиранам и пили за падение «британского» флота и за мучеников Революции (своей, разумеется, а не лягушачьей).

— Скажу вам, сэр, — заявил Купер, — теперь, когда я увидел, как мои люди стойко держатся под таким огнем… черт побери, надеюсь, следующим нам встретится один из ваших фрегатов!

— Пью за это, сэр! — сказал лейтенант Хант и поднял свой бокал.

«Удачи вам обоим, мальчики, — подумал я про себя, — и надеюсь, ваше желание сбудется».

— Клянусь небом! — воскликнул Купер, — вот подождите, расскажем нашим дома! — Он так раздобрел, что улыбнулся мне и поднял свой бокал. — Ваше здоровье, сэр, — сказал он, — за благородного врага!

— И за наших собственных благородных павших, — добавил Хант.

Так они снова выпили и наполнили бокалы. С каждой минутой они становились все счастливее. Хант наклонился и хлопнул меня по плечу.

— Черт побери, я бы с удовольствием пожал руку вашему канониру, сэр. Человеку, который держал нас под таким смертоносным огнем и одним выстрелом подбил наше погонное орудие. — Он серьезно покачал головой, и я заметил, что Купер сделал то же самое. — Никогда такого не видел! — сказал Хант.

Я был ошеломлен. Какой «благородный враг»? Какой «смертоносный огонь»? Они сражались с торговым судном, вооруженным хлопушками, а трепались так, будто потопили Непобедимую армаду. И неужели эти дурачки не понимали, что я попал в их пушку по чистой случайности? И тут меня осенило. Меня обманули мундиры и вся эта щегольская морская выучка. На самом деле это были такие же юнцы, как и я. Но они никогда прежде не были в бою. Это был их первый раз. Они видели, как на борт летят ядра и как убивают людей, и в своей невинности они думали, что побывали в настоящем сражении.

Я тут же увидел преимущество, которое ждало, чтобы им воспользовались.

— Сэр, — сказал я лейтенанту Ханту, выпрямившись на стуле со всем достоинством, на какое был способен, — мой канонир предлагает вам свою руку, — и я протянул свою лапу.

— Черт возьми! — воскликнул Хант с сияющими глазами, изо всех сил тряся мою руку. — Где вы научились так стрелять, сэр?

Он ведь победил, видите ли, поэтому мог позволить себе быть великодушным. Когда хвалишь мастерство поверженного врага, ты дважды хвалишь себя.

— Я учился артиллерийскому делу на борту корабля Его Величества «Фиандра», — ответил я, что, как вы знаете, было чистой правдой.

Но эффект, произведенный на эту парочку, был подобен удару тока. Они чуть не подскочили на стульях.

— Черт побери! — воскликнул Купер. — Не та ли это «Фиандра», что задала перцу двум французским сорокапушечникам в Пассаж д'Арон?

— Она самая, — ответил я. — Я имел честь служить в том бою.

Их челюсти дружно отвисли.

— Вы хотите сказать, что служили под началом капитана Боллингтона, артиллерийского гения? — спросил Купер, и все изменилось.

Видно было, как из них сочатся зависть и преклонение перед героем. Каждый из них отдал бы руку и ногу, чтобы оказаться на моем месте. Их флот не участвовал в боях с восемьдесят пятого года.

И вот так мы провели вместе самый приятный вечер. Поначалу я был поражен, насколько хорошо они осведомлены о событиях на другой стороне Атлантики. Но удивляться не стоило. Корабли постоянно курсировали туда и обратно, привозя с собой газеты для всех желающих. А образованные американцы следили за войной в Европе с живейшим интересом. Они вцеплялись в каждый клочок информации и пережевывали его между собой. И я скоро обнаружил, что Купер и Хант знакомы с «Лондон Газетт» не хуже любого британского офицера и могут цитировать целые куски из депеш о Пассаж д'Арон. Но они жаждали новых сведений, и это было второй причиной, по которой они меня оставили.

Они тут же заставили меня рассказать о битве «Фиандры» с «Термидором» и «Таурусом».

Во время этого допроса я понял, что они приняли меня за морского офицера, временно оставшегося без работы и зарабатывающего на хлеб на торговом флоте. Совсем как они сами, по сути. Было бы жаль разочаровывать их правдой, да и я подумал, что в качестве офицера со мной будут обращаться лучше. Так что я позволил этому недоразумению сойти за факт, и поделом мне за все те беды, в которые это меня позже ввергло.

Разговаривая с ними, я с любопытством наблюдал, как сквозь напускное проглядывает их истинное отношение к британцам. Несмотря на то что они проглотили всю французскую политическую гниль и не простили нам того, что заставили их сражаться за свою свободу, они питали огромное уважение к Королевскому флоту и завидовали его огромным размерам и безграничным возможностям для карьерного роста. Более того, они, очевидно, считали Королевский флот эталоном, по которому судят других. Короче говоря, они брали с него пример. Разумеется, ничего из этого они не говорили. Не прямым текстом, и они бы плюнули мне в лицо, если бы я им на это указал, но именно эти чувства таились под самой поверхностью.

И вот, как раз когда я думал, что американцы — те же англичане, только с чудным акцентом, Купер сделал то, чего ни один английский морской офицер не сделал бы и за тысячу лет.

Он вывел меня на палубу, построил своих людей на шкафуте и потребовал, чтобы я снова рассказал всю историю о Пассаж д'Арон, на потеху простым матросам! Не спрашивайте меня, как он поддерживал дисциплину, потакая людям подобным образом. Удивительно, что он не спрашивал их мнения перед тем, как отдать приказ. Но таковы американцы.

Он представил меня как «лейтенанта Джейкоба Флетчера, бывшего артиллерийского офицера тридцатидвухпушечного фрегата Его Британского Величества „Фиандра“». Я пропустил это мимо ушей, окончательно приняв ложь, которая принесла мне столько страданий.

Однако на следующий день на меня обрушились страдания более насущного толка. Моя рана загноилась, как это иногда бывает с ранами. Щека распухла, как красная дыня, я чувствовал слабость и недомогание и не мог выбраться из гамака.

Купер и его люди подняли из-за меня большой шум, и родная мать (если бы она у меня когда-нибудь была) не обходилась бы со мной лучше. Но я впал в бред и пробыл в нем некоторое время. Полагаю, я, должно быть, был действительно опасно болен, но ничего из этого не помню.

Я пришел в себя, слабый и больной, с изящным шрамом, во вторую неделю марта, когда «Джон Старк» возвращался в Бостон после чертовски удачного похода (с их точки зрения, если не с нашей). Других призов Купер не взял, но один «Беднал Грин» с лихвой оправдывал плавание, и его вкладчики будут в восторге.