Трагический оптимизм. Непрекращающийся диалог - Евгений Александрович Ямбург
Разум побеждает страх
Среди причин внутреннего разрыва в душе творческих личностей – чередование в их творческих биографиях периодов безусловного признания читающей аудиторией и несправедливых поношений литературной черни, на поводу которой идут власти предержащие, а иногда они же сами в конъюнктурных политических целях организуют кампанию травли писателей. Многие, думаю, наслышаны о гонениях на Зощенко и Ахматову после одиозного постановления оргбюро ЦК ВКП(б) 1946 года о журналах «Звезда» и «Ленинград». Пострадали не только эти писатели, но и те, кто выступил в их защиту и фактически был отлучен от литературы (Юрий Герман, Владимир Орлов, Михаил Слонимский, etc.). Можно назвать и их «неблагонадежных» предшественников из позапрошлого, XIX-го, века (те же Пушкин, Тургенев, Салтыков-Щедрин), которых за их вольнодумство преследовала царская власть и отправляла их подальше, в ссылку, или «идеологически чуждых» советской власти в межвоенный период, а также последователей в «послеоттепельное» двадцатилетие – список получится солидный…
Между тем складывается впечатление, что прорыв в подлинное творчество только и возможен, когда художник работает, что называется, на разрыв аорты.
«Жизнь происходит от „неустойчивых равновесий“. Если бы равновесия были везде устойчивы, не было бы и жизни.
Но неустойчивое равновесие – тревога, „неудобное мне“, опасность.
Мир вечно тревожен и тем живет». (В. Розанов, «Опавшие листья»)
Упаси боже, я нисколько не разделяю убеждений тех, кто любое творчество объясняет психическими отклонениями. Но, согласитесь, озарение часто приходит тогда, когда ум с сердцем не в ладу, тогда сам процесс творчества излечивает кровоточащую душу. Периоды творческого подъема неизбежно чередуются с депрессией.
Но все равно всем хочется душевной гармонии, когда достигается согласие с самим собой. Как обрести это желанное равновесие, как преодолеть свои комплексы, страхи и фобии? – Найти им разумное объяснение.
В этом смысле показателен пример Михаила Зощенко, который в годы Отечественной войны трудился над «Повестью о разуме». В этой книжке он видит способы своего излечения в том же самом обширном скучном меню, о котором говорил И. Бродский. Неотрефлексированные впечатления раннего детства и даже младенчества: удар грома совпал с кормлением, мать смазала сосок хиной, чтобы ребенок не стремился к груди, и т. п.
Будучи человеком начитанным и к тому же медиком по образованию, Зощенко внимательно ознакомился с трудами З. Фрейда и взял на вооружение его метод: выведение из подсознания глубинных причин страхов и фобий. Помогло ли это М. Зощенко? Очень может быть – на короткие периоды времени. Знавшие его лично свидетельствуют о том, что сердечные приступы, сопровождаемые паническими атаками, у него периодически возобновлялись. Но писатель был уверен, что нашел универсальный волшебный ключик к обретению счастья, который можно рекомендовать всем страждущим. Свой изобретенный рецепт обретения счастья он повторяет как мантру:
«Однако разум побеждает страх. Разум находит пути к счастью. Разум создает науку – науку достойной и справедливой человеческой жизни.
Вооруженные этой наукой, люди научились и учатся ломать препятствия на своих путях, учатся создавать иные, лучшие, более достойные условия для своего существования. И, борясь на этих путях, люди шаг за шагом оттесняют страхи, какие непрерывно владеют ими». («Повесть о разуме»)
Но человеческая психика – слишком сложная материя, чтобы ее можно было регулировать одним универсальным ключом, годным для всех и каждого.
На это справедливо указывает все тот же Андрей Курпатов.
«Честно говоря, я не большой любитель отдельных направлений в психотерапии. Любая такая школа ограничена, находится в рамках одной доктрины, а человек сложен. Он может находиться в разных состояниях: одно дело – реакция на стресс, другое – патологические реакции, пограничные или даже тяжелые психические расстройства. Для того чтобы оказать пациенту помощь, нужно иметь очень большой объем профессиональных знаний: и о том, как психика устроена, и о том, как работает мозг, его биохимию. То есть надо знать и нейрофизиологию, и психотерапию, и конкретные психотерапевтические практики. Ни одна узкая школа таким арсеналом знаний и средств не обладает. Как правило, это одномерные концепции или даже какие-то очень простые идеи, типа того, что проблемы из детства и т. д. Человек сложнее значительно».
М. Зощенко мучила двойственная природа человека – возможно ли преодолеть его животное природное начало: «Алеша сказал бабушке <…> Я ее воспитаю как человека. Я научу ее кушать с ложечки. И пить чай из стакана». Об этом его рассказ «Приключение обезьяны». М. Зощенко в, казалось бы, шутливом рассказе поставил коренной философский вопрос во всей его полноте и глубине: способны ли греко-римская и иудео-христианская цивилизации препятствовать озверению человека? Иными словами, могут ли наработанные культурой правила (в общественной жизни ли, в спорте) держать человека в рамках? Опыт Второй мировой войны свидетельствовал об обратном.
Об этом же размышлял в своем стихотворении «Развивая Платона» И. Бродский, с высказывания которого начиналась эта заметка об инфантилизме взрослых:
I
Я хотел бы жить, Фортунатус, в городе, где река
высовывалась бы из-под моста, как из рукава – рука,
и чтоб она впадала в залив, растопырив пальцы,
как Шопен, никому не показывавший кулака.
Чтобы там была Опера, и чтоб в ней ветеран —
тенор исправно пел арию Марио по вечерам;
чтоб Тиран ему аплодировал в ложе, а я в партере
бормотал бы, сжав зубы от ненависти: «баран».
В этом городе был бы яхт-клуб и футбольный клуб.
По отсутствию дыма из кирпичных фабричных труб
я узнавал бы о наступлении воскресенья
и долго бы трясся в автобусе, мучая в жмене руб.
Я бы вплетал свой голос в общий звериный вой
там, где нога продолжает начатое головой.
Изо всех законов, изданных Хаммурапи,
самые главные – пенальти и угловой.
II
Там была бы Библиотека, и в залах ее пустых
я листал бы тома с таким же количеством запятых,
как количество скверных слов в ежедневной речи,
не прорвавшихся в прозу, ни, тем более, в стих.
Там стоял бы большой Вокзал, пострадавший
в войне,
с фасадом, куда занятней, чем мир вовне.
Там при виде
