Трагический оптимизм. Непрекращающийся диалог - Евгений Александрович Ямбург

авиалиний

просыпалась бы обезьяна, дремлющая во мне.

(Выделено мной. – Е. Я.)

И когда зима, Фортунатус, облекает квартал в рядно,

я б скучал в Галерее, где каждое полотно

– особливо Энгра или Давида —

как родимое выглядело бы пятно.

В сумерках я следил бы в окне стада

мычащих автомобилей, снующих туда-сюда

мимо стройных нагих колонн с дорическою

прической,

безмятежно белеющих на фронтоне Суда.

III

Там была бы эта кофейня с недурным бланманже,

где, сказав, что зачем нам двадцатый век, если есть уже

девятнадцатый век, я бы видел, как взор коллеги

надолго сосредотачивается на вилке или ноже.

Там должна быть та улица с деревьями в два ряда,

подъезд с торсом нимфы в нише и прочая ерунда;

и портрет

висел бы в гостиной, давая вам представленье

о том, как хозяйка выглядела, будучи молода.

Я внимал бы ровному голосу, повествующему о вещах,

не имеющих отношенья к ужину при свечах,

и огонь в камельке, Фортунатус, бросал бы багровый

отблеск

на зеленое платье. Но под конец зачах.

Время, текущее в отличие от воды

горизонтально от вторника до среды,

в темноте там разглаживало бы морщины

и стирало бы собственные следы.

IV

И там были бы памятники. Я бы знал имена

не только бронзовых всадников, всунувших

в стремена

истории свою ногу, но и ихних четвероногих,

учитывая отпечаток, оставленный ими на

населении города. И с присохшей к губе

сигаретою сильно заполночь возвращаясь пешком

к себе,

как цыган по ладони, по трещинам на асфальте

я гадал бы, икая, вслух о его судьбе.

И когда бы меня схватили в итоге за шпионаж,

подрывную активность, бродяжничество, менаж —

а-труа, и толпа бы, беснуясь вокруг, кричала,

тыча в меня натруженными указательными:

«Не наш!» —

я бы втайне был счастлив, шепча про себя: «Смотри,

это твой шанс узнать, как выглядит изнутри

то, на что ты так долго глядел снаружи;

запоминай же подробности, восклицая “Vive la Patrie!”»

Да, что поделать, в каждом из нас таятся и ангел, и бес. Но, слава Богу, на земле жили и праведники мира. Те люди, которые, вопреки смертельной опасности для себя и своих семей, спасали тех, кто подвергался геноциду. Праведники – они почти святые. Впрочем, не мне, грешному, определять ту грань, что отличает праведничество от святости.

Значит ли это, что прорыв к человечности доступен лишь высокоинтеллектуальным натурам? Отнюдь нет. И здесь я целиком солидаризируюсь с Житинским.

Мой любимый герой

«Насте (внучка писателя. – Е. Я.) задали сочинение на тему „Мой любимый герой“. Она помучилась, но потом пришла ко мне за помощью.

„Мой любимый герой – храбрый Комарик из сказки Корнея Чуковского «Тараканище». Вы все, конечно, помните сюжет этой прекрасной сказки.

Откуда ни возьмись появился среди зверей Таракан, которого прозвали Тараканище. И звери его испугались.

«Покорилися звери Усатому,

чтоб ему провалиться, проклятому!»

Но он никуда не провалился, а стал командовать зверями и птицами, включая слонов и бегемотов. Все попрятались кто куда, как вдруг откуда-то появился маленький Комарик. И в руке у него горел маленький фонарик.

Он ничего не знал про Тараканище, тем не менее подлетел к нему, а точнее, подскакал и просто-напросто отрубил голову.

«Подлетает он к нему,

саблю вынимает

и ему на всем скаку

голову срубает!»

Вот этой отвагой, этой бесшабашностью и привлекает меня Комарик из сказки Чуковского. Я хотела бы быть похожей на него“.

Настя деловито переписала с экрана (принтер сейчас не работает) и завтра предъявит. О результатах эксперимента будет доложено».

(«Дневник maccolit’a»)

Комарик у Чуковского – метафора, означающая принципиальную возможность сохранения в себе мужества и стойкости даже в самых неблагоприятных обстоятельствах для каждого, кто смиряется с внешними обстоятельствами.

Доказательства? Извольте – в следующем разделе книги.

Часть вторая

Стяжание добра

Нет ничего абсолютно мертвого: у каждого смысла будет свой праздник возрождения.

М. Бахтин

Этот раздел создавался на основе воспоминаний детей очевидцев тех трагических событий. Их родители, по понятным причинам, предпочитали молчание. Но, став взрослыми, эти дети с разной степенью подробностей воспроизвели их краткие и порой сбивчивые рассказы, ряд которых и вовсе дошел до меня через третьи руки, и восстановить имена «первоисточников» уже не представляется возможным. Но и будучи «анонимными», эти воспоминания остаются ценными свидетельствами эпохи и дают основания для размышлений.

Попробую зафиксировать их в сжатом виде. Это особый, не скрою – самый дорогой для меня раздел книги. Почему? Да потому, что он рождает надежду. Для начала поясню смысл его названия.

Человек человеку – кто?

Это было недавно, в V веке до нашей эры. Мудрец Диоген вылез из своей бочки и шокировал сограждан тем, что средь бела дня передвигался по городу с горящим факелом, возглашая при этом: «Ищу человека!» Сограждане, созерцая этого чудака, крутили пальцем у виска. Тот еще провокатор!

Впрочем, никакой бочки не было, а было скромное убежище, которое сегодня именуется hostel – спальное место без дополнительных удобств в комнате.

И никакой Диоген не провокатор, а первый в истории человечества акционист. Акционизм как форма современного искусства, стирающая грань между искусством и действительностью, возник в 60-е годы XX века. Так что современные акционисты, претендующие на ноу-хау, могут отдыхать, отдав пальму первенства Диогену.

Вот и получается, что вся история человечества прошита насквозь связующими нитями. «Но не прервать связующую нить. Она дрожит во мне и не сдается» (В. Егоров, «Друзья уходят»). Потому первоначально я хотел назвать этот раздел «Красной книгой», но мгновенно осекся, ибо в красных книгах обыкновенно фиксируются исчезающие виды животных или растений. А я поведу речь о неисчерпаемом добре, которое не видит только слепой.

Палкой щупая дорогу,

Бродит наугад слепой,

Осторожно ставит ногу

И бормочет сам с собой.

А на