Театр – волшебное окно - Коллектив авторов
Как-то, усомнившись в истинах сегодняшнего времени, я спросила Антонину Николаевну, нужны ли вообще в наш век «бескожие», нехитрые, сгорающие для других люди. И услышала:
– Так моя мама была такая. Жила для других – нараспашку. Умудрилась организовать детский сад в эвакуации. И даже драмкружок. Прекрасно там сама играла. А когда в послеблокадном Ленинграде отрезала нам хлеб, могла сказать: «У нас сегодня хлеб есть, а у соседских Миши с Розой совсем нет». И мы сразу понимали, что мама имела в виду. Я отламывала от своего кусочка половину – тем ребятам, кому было хуже, чем нам. И младшие сестры тоже отламывали. Плакали, но делились. Мы старались быть, как мама. Такие люди нужны всегда, иначе земля рухнет…
Как-то Корогодский сказал мне про Шуранову с огромным теплом: «Тоня – боец!». Он знал, о чем говорил. Когда с ним случилась беда, и его отстранили от театра, Шуранова с Хочинским ушли из Тюзав никуда. Пытались бороться за своего учителя, хотя бороться с системой… хотела написать – бессмысленно. Нет, в этом как раз есть смысл – не отступиться от лица, как бы безнадежны ни были реалии. Чтобы это самое лицо не потерять. Они не отступились. А когда все обвинения с Кородского были сняты, и он сумел организовать (на седьмом десятке!) Театр Поколений, они первыми пошли к нему работать…
Тоня ходила в третий класс, получала там хорошие отметки, а еще заботилась о младших сестренках. И пела в школьном хоре. А также занималась академической греблей и ходила в Дом пионеров – на ИЗО. Больше всего ей нравилось рисовать костюмы и цветы. А потомзаписалась и в искусствоведческий кружок при Эрмитаже, они ставили спектакли на сцене эрмитажного театра (даже Лопе де Вега) и сами шили костюмы. (Ее «театральная нитка» тянется издалека, из самого детства). А еще Тоня была юннатом и шефствовала над верблюдом в зоопарке. Верблюда звали Яша, и ему очень нравился «Вальс цветов» из «Щелкунчика». Девочке казалось, что когда он его слышит, начинает танцевать…
А после седьмого класса Тоня пошла в техникум зеленого строительства и начала работать садовником. На самом деле она мечтала совсем о другой профессии, но ведь надо было помочь маме! Поступки диктовались сердцем, а сердце с детства училось быть великодушным. Но профессия все равно ее настигла. Тоня поступила потом в театральный институт с первого раза, хотя конкурс был гигантский. Постигала тайны ремесла она очень серьезно. Впрочем, как и все, что делала в жизни.
У нее была в ЛГИТМИКе подружка, которая слыла самым деловым и энергичным человеком. К жизни относилась легко, и правда, ей многое давалось с лету. Пока Тоня разучивала и оттачивала скучные этюды, подружка заработала в массовках на Ленфильме кучу денег. Тоне денег не хватало (вообще-то катастрофически не хватало, взять было неоткуда!), но сниматься она долго не решалась. А предприимчивой подружке отвечала растерянно: мне, мол, рано, я же столько еще не умею. И шла грузить ящики с зеленым горошком. Подружка подсмеивалась над ней, мечтая о славе. (Ну, а кто, скажите, не мечтает о ней в Театральном институте?!). Но слава – птица коварная. Склюет успех, а суету выплюнет – на, мол, тебе. Подружка истратила себя, еще не успев обрести. А ведь такая пробивная и умелая была с юности… Не в пример скромной отличнице Тоне.
Когда Шуранову позвали в «Войну и мир», она даже не рассматривала это всерьез. Но ассистентка режиссера, которая ее заметила, оказалась настойчивой. А потом, уже на пробах, эту претендентку на роль его «дочери» оценил не только Бондарчук, но и Анатолий Кторов. Помните, старого Болконского, сурового отца княжны Марьи по фильму? Глаз у него был алмаз.
Я помню, как первый раз смотрела «Войну и мир». Все были прекрасны: и трогательная Наташа, и глубокий Пьер, и безупречный Андрей Болконский. Чего стоит один его судьбовый проход по бальной зале, когда он шел приглашать Наташу Ростову на вальс! Но когда я увидела глаза княжны Марьи… Они западали в душу навсегда.
У Марины Цветаевой есть строка: «… во мне покой причастницы перед причастьем». Именно такой взгляд был у этой княжны. За взглядом стояла молитва. Мы все не очень умели тогда молиться. Впрочем, как и плакать. Тоня Шуранова часто говорила потом, что плакать ее научила княжна Марья. Ну, правильно, в детстве это было невозможно: не расстраивать же маму, которая выбивалась из сил, но держалась. Тоня всегда ощущала себя старшей. И это заботливое материнство осталось в ней на всю жизнь – во всех ее ролях. Я помню, как мои деткоры писали мне заметки про Антонину Николаевну Шуранову, когда она играла няню Тимми, того, который ровесник мамонта. Теплота, нежность, потребность защитить магнитом притягивала к ней и зрителей-детей тоже. Не говоря уже о взрослых.
Сашу Хочинского она хранила изо всех сил. Но его «цыганская» натура постоянно выплескивалась из берегов, как молодое вино. Она надежная суша, он океанская волна – а остров-то один. И он, и она никогда себя не берегли. Жили неэкономно – даря себя другим. Когда Хочинский умер, врачи обнаружили, что у него было огромное сердце – слишком многое сумело в себя вместить, на многое откликнуться. Хрупкость, хотя, нет, не хрупкость, скорее, незамутненность души была ему дарована генетически. Его воспитывали мама, бабушка и отчим, Рэм Лебедев. Мама с отчимом были актеры, служили в ТЮЗе, театральным воздухом мальчик дышал с детства. Это был интеллигентный ребенок из знаменитой школы Петришуле (где учились многие знаменитости) с традиционно сильным образованием и с системным знанием иностранного языка.
В четвертом классе их школу слили с женской. Мальчишки начали учиться самому прекрасному в жизни – красивому и заботливому отношению к девочкам. И тому, что если кто-то помогает однокласснице тащить тяжелую сумку или дарит ей цветы – это не высмеивать нужно, а уважать. Все это было в новинку, но они тогда очень хотели быть настоящими рыцарями. И сильными при этом. На даче Саша познакомился с Володькой. Володька по звуку узнавал все поезда, лучше всех собирал грибы. А еще – прекрасно играл в футбол. Для Саши настоящим потрясением стало, когда он узнал, что
