Театр – волшебное окно - Коллектив авторов

– Да я все про тебя знаю, Саша, – улыбнулась она всем своим естеством.

И обратила на него взор. Из огромных лучащихся глаз такой повеяло любовью – нежным пламенем, – что и меня обдало. Даже щеки вспыхнули. Будто вступила в сокровенное, как без стука в комнату вошла.

Вот что было удивительно: их беспрестанная общность. Недавно я видела фильм про них (только начала вспоминать – перебирать в душе свои богатства, – и тут вдруг фильм, подумалось даже, может, это от них послание, чтобы острее вспомнила и вживую увидела?..), назывался фильм «Леди и бродяга», она – леди, он – бродяга. По форме их проживания в этом мире – верно, – «формы» разные. Но, думаю, разность эта – просто разнозаряженность ярко выраженных ипостасей – мужской и женской. Как суша и вода, которые создают остров в океане. (Написала, и вдруг сообразила: стихия Тони была, действительно, землей, стихия Саши – водой). Но сердцевинки у них были однородные, потому они и смогли создать свой остров, на котором все время пребывали. Между ними постоянно шел разговор. Даже если они были в разных концах комнаты. В разных точках города. В разных концах сцены, когда играли Дикую Женщину и Дикого Мужчину в «Кошке, которая гуляла сама по себе». Кстати, 3Я (Зиновий Яковлевич Корогодский. – Т. К) доверил именно этим двоим поставить «Кошку». Точно запустить ее в свой общий новый дом – на счастье. (Кошку играла Ирина Соколова. Еще одна моя любимая актриса, органичная, как сама природа). Шуранова и Хочинский были одинаковы в том, что ни грана лжи не было в них – ни на сцене, ни в жизни. Иногда смотришь на блестящего актера, как он лицедейно играет талантливого хорошего человека, но потом оказывается – это лишь игра. А у них все было правдой. Правдой – в способе существовать.

Именно поэтому Тоня Шуранова собрала свои книги и ушла в Сашину коммуналку из роскошной квартиры, от мужа, с которым благополучие гарантировало полную чашу. Чаша-то полна, но как на том пиру, в русской сказке, помните: «И я там был, мед, пиво пил, по усам текло, да в уста не попало». В сказочной поговорке и конец есть: «Я надел колпак, стали в шею толкать…». Колпак был сшит по-актерски – по колпаковски. Такому колпаку не очень-то оказались рады в роскошной квартире, – не понимая «кроя» мучительной актерской жизни.

А здесь, в коммуналке, он и она говорили на одном языке. Ничего нет этого важнее: говорить с главным человеком жизни на одном языке.

У них были удивительные соседи, мне тогда это очень запомнилось. Не актеры, а все равно свои. И если пекли пироги, то на всех…

Бывает, мужу и жене снятся одинаковые сны. А у этих двоих были созвучныемизансцены в школьных днях, они поведали мне об этом, не сговариваясь, в разные годы жизни, когда задавала им свои детские вопросы. Ведь после того первого разговора я писала про каждый их спектакль. Наша газета «Ленинские искры» и ТЮЗ, можно сказать, дружили домами. Это было до эпохи смартфонов, и как жаль мне сейчас, что встречи с этими светлыми людьми оказались засняты лишь моей памятью. Знак равенства между их мизансценами – обостренная совестливость, которая не позволила им это забыть и заставила рассказать.

Хочинский, морщась, произнес:

– Ненавижу жестокость и вранье. Меня до сих пор мучает один школьный день. Обманул я, понимаете, учительницу. Получил двойку и соврал, что у меня нет дневника. Она попросил показать портфель. А я гневно сказал: «Как вы можете мне не верить!» Учительница смутилась и отошла. Совесть ела меня три месяца. А потом я пошел к учительнице и признался во всем.

Кто-то может позволить себе ироническую усмешку: что такое – детские проступки на фоне взрослых проблем?! Мелочь, да и только. Однако мелочей в жизни не бывает. Каждая мелкая травинка – часть дерна. Дерн – «земля» твоей личности. А земля, как известно, может быть плодородной, может быть подзолистой или вообще болотом.

Как ни наивно это звучит, Гришка Отрепьев, которого сыграл Хочинский в ТЮЗе, наверняка вобрал в себя черты дерзкого Камани, а Гамлет – того самого мальчишки, который пошел к учительнице признаваться. Одним словом, «быть или не быть», вот в чем вопрос.

А у Шурановой это было так.

Педагог изокружка в Доме пионеров Георгий Дмитриевич возился с Тоней целыми днями. Чувствовал, в ней что-то бродит, и хотел, чтобы это что-то проросло. А она иногда подшучивала над ним. Дети, даже правильные растут стихийно, познавая чужие обиды своим собственным стыдом. Великодушие ведь тоже на пустом месте не цветет. Тоня думала тогда, педагог ничего не замечает. А потом, много лет спустя, встретила его на улице и сказала, что стала артисткой. Пожилой человек задумчиво улыбнулсяи произнес: «Так вот, что это было. Правильно, и костюмы, и голос. (Тоня всегда что-то напевала), и живость…» В тот момент она поняла, что он догадывался обо всех ее каверзах. Просто умел прощать. И покраснела, как школьница.

Мне кажется, Шуранованикогда не считала себя леди. Впрочем, красавицей – как ни странно – тоже. Таким самоощущениям мешало строгое благородство. Я думаю, оно было врожденным. А вот привычка к труду – наработалась с детства. И глаза сделались такими бездонными не от легкой жизни, а от привычки стойкопереживать беды. Бед было немало…

Отца не стало рано, судьба его оказалась трагической, как и у многих в нашей стране. Он был из крестьян, но окончил Академию РККА в Петербурге. А мама училась в Москве, в училище, которое готовило белошвеек и кружевниц. Отец и мать жили сначала в Петрограде, потом в Севастополе. В этой семье были в чести и музыка, и литература, и кристальные идеалы. Отца, профессионального военного, репрессировали перед самой войной,(Тоне шел тогда пятый год, сестрам еще меньше), и мама увезла дочек в Ленинград, к своей сестре. А тут война и блокада. Им посчастливилось эвакуироваться. А когда блокаду сняли, сразу вернулись. Жили очень бедно, в подвале на Петроградской стороне, недалеко от зоопарка. Мама работала день-деньской – и на заводе, и швеей-надомницей. А из их подвала даже солнца было не видно – только чужие ноги.

Но, однако же, сколько солнечного сияния в очах княжны Марьи! Сколько умения