Жар-птица (кто предал российскую демократию) - Андрей Владимирович Козырев
Так, постепенно, я растерял все иллюзии относительно политического устройства, при котором жили советские люди. Я знал, что не могу стать перебежчиком. И не из верности системе, а потому, что такой шаг разрушил бы жизнь моих родственников на родине. Вместо этого я превратился в так называемого внутреннего диссидента, отвергающего советскую систему, но никогда не выступающего открыто. Я всегда восхищался Андреем Сахаровым и немногими другими открытыми диссидентами, но чувствовал, что не могу стать с ними рядом, потому что бороться с системой, по моему убеждению, было безнадёжно.
Горбачёв и перестройка
Когда Михаил Горбачёв пришёл к власти в 1985 году и начал перестройку, реформы поначалу касались только экономики. По сути, это была попытка улучшить советскую плановую систему с помощью рыночных инструментов. Мне показалось, что это значило не больше, чем открыть окно в душной комнате. Я глубоко сомневался, что в дальней перспективе он серьёзно намерен бросить вызов системе и изменить её.
Скоро стало ясно, что Горбачёв хотел и обновить советскую систему, и понизить уровень её конфронтации с Западом, что позволило бы повысить шансы СССР в экономическом соревновании. Состояние экономики в стране неуклонно ухудшалось, и она стала сильно зависеть от экспорта на Запад сырой нефти и других минеральных ресурсов. Страна была не в состоянии прокормить себя, и в 1984 году импорт зерна с Запада, который увеличивался с конца 70-х, побил все рекорды. В то же самое время государственный долг резко вырос, и поддерживать колоссальные расходы на оборону становилось всё тяжелее. Когда Горбачёв встретил сопротивление советской бюрократии, он прибегнул к наиболее опасному для неё оружию — гласности, открытой дискуссии, и приоткрыл «железный занавес». Я думаю, он сам был искренне удивлён результатом. Оружие, которое он применил против своих противников внутри советской системы, оказалось смертельным для самой этой системы. Коммунизм просто не мог существовать без тотального контроля, основанного на устрашении.
Так как Горбачёв хотел стать уважаемым мировым лидером, в министерстве иностранных дел была создана специальная группа для отслеживания реакции в мире, в частности в Соединённых Штатах, на нововведения советского лидера во внутренней и внешней политике и информирования Кремля. Команду возглавлял мой начальник Владимир Петровский, и я входил в её состав. Вместе с парой молодых коллег мы старались писать наши доклады с максимальной прямотой и честностью (насколько это могло позволить наше осторожное начальство). Мы неоднократно писали, что одного ослабления напряжённости с Западом недостаточно. Хрущёв и Брежнев тоже пытались это сделать, но их усилия всегда подрывались неприглядными действиями КГБ.
Горбачёву предстояло доказать, что его перестройка касается политики не только внешней, но и внутренней.
Когда началась подготовка важнейшего выступления Горбачёва на Генеральной Ассамблее ООН, назначенного на 26 сентября 1989 года, наша группа предложила, чтобы он поддержал Декларацию ООН по правам человека, которая провозглашала в числе прочего принцип свободы слова. Мы считали, что это могло стать ключевым моментом в речи советского лидера. Но главный партийный идеолог и соратник Горбачёва Егор Лигачёв зарубил наше предложение. Нам передали, что он назвал его очередной «формулировочной диверсией».
Однако на этом подковерная борьба не закончилась. Ситуацию переломил министр иностранных дел СССР Эдуард Шеварднадзе, которому удалось убедить Горбачёва включить слова о поддержке Декларации в своё обращение к ООН. Шеварднадзе, как и Лигачёв, был назначенцем Горбачёва, но оппонентом Лигачёва в политбюро. За пышную седую шевелюру и замечательную способность лавировать среди партийных бюрократов, проводя политику разрядки с Западом, его за глаза называли «белым лисом».
К свободе слова мы вернулись при подготовке следующего доклада Горбачёву. Мы отметили, что упоминание Декларации было встречено на Западе с одобрением, но не без сомнения. Давление на прессу продолжалось. К нашему удивлению, Горбачёв согласился публично поддержать принцип свободы слова и ограничить цензуру. Мы были воодушевлены: слова, произнесённые советским лидером за океаном, теперь должны были превратиться в дела в нашей собственной стране. Но мы, конечно, понимали, что Лигачёв и его товарищи постараются ограничить применение провозглашённых Горбачёвым свобод.
Присоединяюсь к демократической оппозиции
Летом 1989 года я написал статью, в которой предложил сотрудничество с Западной Европой и Соединёнными Штатами вместо поддержки стран-изгоев, например, диктаторского сирийского режима на Ближнем Востоке. Вышедшая в журнале «Международная жизнь» статья получила отклик, а затем была перепечатана в The Washington Post и других крупных изданиях по всему миру. Это принесло мне первое признание на международной арене.
Статья предсказуемо привлекла внимание моего начальства и вызвала острую критику со стороны крупных партийных чиновников дома и зарубежных «товарищей», особенно на Кубе и в Югославии. Министр иностранных дел Шеварднадзе наперекор им назначил меня главой престижного управления международных организаций МИД СССР. Я был самым молодым начальником управления, и передо мной открывалось светлое будущее в министерстве иностранных дел Советского Союза.
Но летом 1990 года Борис Ельцин победил на выборах народных депутатов СССР от Москвы и скоро стал председателем Верховного Совета РСФСР. Вокруг него формировалась команда демократически настроенных политиков. Как только я это понял, я стал добиваться назначения министром иностранных дел Российской Федерации. Тогда это был скорее декоративный пост, без реальной власти и ответственности, обычно на него распоряжением министра иностранных дел СССР назначался какой-нибудь посол преклонного возраста перед выходом на пенсию. Но после избрания Ельцина это назначение перешло в компетенцию Верховного Совета РСФСР.
Позднее Ельцин рассказал мне, что выбор предстояло сделать из нескольких кандидатов, включая Анатолия Адамишина и моего начальника Владимира Петровского, уважаемых и способных дипломатов. Вначале он рассматривал меня в качестве заместителя одного из них. Однако группа демократически настроенных депутатов настояла на включении моей кандидатуры в список для прямого голосования на октябрьской сессии 1990 года. Главный посыл моего выступления перед депутатами и суть ответов на многочисленные вопросы состояли в том, что мы должны продвигать реформы. Это совпадало с убеждениями большинства моих слушателей. В отличие от курса Советского Союза на ограниченное сближение с Европой и США, я прямо заявил о потенциальном союзе с наиболее развитыми странами Запада и равноправных отношениях с Китаем, Японией и другими соседними странами, что могло бы создать благоприятные условия для внутреннего социально-экономического развития. Мои ответы, должно быть, произвели впечатление на депутатов, и я получил большинство голосов. Добившись назначения на
