Том 8. Фабрика литературы - Андрей Платонович Платонов
В книге Байдукова собрано двадцать шесть небольших рассказов; в каждом из них есть мысль, факт, наблюдение, движение живой идеи, иногда целый развитой и законченный сюжет. «Пустого», то есть бесцельного, рассказа нет ни одного. Но цель у всех рассказов одна: показать, хотя бы скупыми чертами, образ наиболее искусного, наиболее отважного и совершенного труженика нашего времени – образ летчика. И эта цель достигнута, хотя автор пользовался самыми скромными литературными средствами. Это обстоятельство еще раз подтверждает нашу мысль, изложенную выше, что хороший летчик имеет в себе признаки будущего типа человека; в первую очередь летчик должен быть глубоко культурным человеком – и не только в том смысле, что он превосходный техник своего дела, но и в том, например, что он умеет писать книги. Уменье писать – это не особое, исключительное свойство одного Г. Ф. Байдукова. Вспомним М. Водопьянова и В. Чкалова – они тоже умеют хорошо писать. Воздушное искусство, оказывается, включает в себя многие другие «далекие» способности, в том числе и литературную способность. Интересно обратное: смогут ли наши хорошие писатели, когда потребуется, хотя бы удовлетворительно водить самолеты?..
Не так давно Джимми Коллинз написал книжку «Я мертв» – и он действительно погиб. Свою же книгу Г. Ф. Байдуков мог бы назвать «Я счастлив», потому что, как сказал однажды Водопьянов, Сталин у нас никогда не бросит человека и не даст ему погибнуть.
Образ будущего человека
Чувство (или мысль) достигает высшей ценности, когда оно переходит в предчувствие, то есть в предвидение и, так сказать, в пророчество будущего. Мы говорим здесь о том чувстве,посредством которого действует писатель-художник, истинный инженер, то есть производитель новых будущих человеческих душ. Всякое искреннее, серьезное человеческое чувство всегда имеет в себе и предчувствие; например, распространенное чувство любви между мужчиной и женщиной, по убеждению самих любящих, «вечно», но если эта любовь достаточно глубока, то она же бывает и «грустна», потому что в ней же самой находится предчувствие ее окончания, хотя бы путем смерти. Этот пример – между прочим. Мы хотим сказать следующее: в современной советской литературе есть много чувства, изобретательной силы, живописи, даже мысль есть, но в ней еще мало предчувствия в указанном выше смысле – того предчувствия, того ощущения будущего мира, которое питает разум и резко влияет на психологию и поведение человека.
Несомненно, что образ будущего социалистического человека в некоторой зачаточной форме существует уже сейчас, больше того – в скрытом и безвестном виде он существовал и в прошлом. Если бы дело обстояло иначе, то, во-первых, будущий, желательный нам, человек лучший вообще не мог произойти и, во-вторых, его нельзя было бы изобразить реалистическими средствами искусства (разве только мистическими, но искусство этих средств – пустое). Будущее находится в существующем, и чем более мы его, будущее, способны делать настоящим, тем будущее истиннее, действительнее, тем исторический прогресс совершается выгоднее и скорее.
Обратимся к тем фактам, когда характер будущего человека проявлялся и проявляется в своей открытой деятельности. (Не надо думать, что будущее есть нечто совершенно несвойственное прошлому; если думать таким образом, то нет предмета рассуждения и нет самого вопроса о будущем образе человека.)
В 1935 году, в Хиве, мы слышали сообщение об одной курдинке по имени Карагез (по-русски: черные глаза – Черноокая). Ей было двадцать лет, когда она вышла замуж за китайца и уехала с ним через Синьцзянь в южный советский Китай, как жена мужа, потому что ее супруг был оттуда родом. Карагез, говорят, была нежна и хороша собою, в хивинском оазисе ее помнили многие люди, – помнили не за то, что она ушла с мужем в Китай, а за то, что она была доброй, доверчивой, постоянно взволнованной собственным тайным воодушевлением, – безмолвная, она походила на поющую, как говорил про нее знавший ее узбек в чайхане.
Карагез сильно любила свою мать, уже умершую, а особенно бабушку Фатьму, прожившую около ста лет, которую Карагез в живых вовсе не видела, но она хорошо знала ее по рассказам матери и стариков. В Китае, будто бы, Карагез рассталась со своим мужем (что не в натуре Карагез и не в обычаях ее родины), служила нянею в приюте круглых сирот, оставшихся от красноармейцев, вышла снова замуж за многодетного вдовца и, по слухам, снова идет обратно на советскую родину – вместе с новым мужем, детьми, сиротами из приюта, стариками и старухами, со всеми бедняками того поселения, где жила Карагез, но она еще не дошла обратно – слишком далеко.
Душа ее движет ее жизнью, и Карагез действует без промедления, не себя приспосабливая к мужу, но его к себе.
Бабушка Карагез, уже давно умершая, была человеком столь же драгоценным, как и ее внучка. Она родилась, вероятно, в начале девятнадцатого века и была в молодости наложницей (женой и рабыней) у одного богатого туркмена Сеида из-под Красноводска. Некоторые данные о биографии бабушки Карагез, Фатьмы, мы нашли у капитана Н. Н. Муравьева (брата декабриста А. Н. Муравьева), путешествовавшего в Туркмению и Хиву. Вот что он пишет: «На передовом верблюде сидела курдинка (т. е. женщина из племени курдов) Фатьма, бывшая наложница отца Сеидова (Сеид – проводник Муравьева), она уже двенадцать лет была у него в неволе и, желая лучшей участи, просила хозяина своего продать ее в Хиву; но, получивши отказ, несчастная сия, подбежав к колодцу, сказала Сеиду, что, если он ее не продаст, то бросится в оный и что тогда за нее ни одного реала не получит. Отчаянный поступок сей заставил его согласиться на ее требование, и ее повезли. Что сия женщина переносила дорогой, почти невероятно; будучи едва прикрыта рубищем, она днем и ночью вела караван без сна и почти без пищи; на привалах же пасла, путала верблюдов и еще пекла в горячей золе хлеб для своих хозяев». О дальнейшей судьбе Фатьмы существует лишь устное предание.
