Флетчер и Славное первое июня - Дрейк Джон

Купер что-то сказал одному из мичманов, и в следующую минуту американские флаги взвились на фок-, грот- и бизань-стеньгах, составив компанию большому знамени, развевавшемуся на бизань-гафеле.

Я не мог в это поверить. Была лишь одна причина для такого зрелища. Купер вел «Декларейшн» в бой. Матросы орали во всю глотку, а офицеры махали шляпами. Я видел, как первый лейтенант трясет руку Купера, и они оба смеются и болтают, веселые, как никогда. Меня охватило сильное беспокойство. Одна из опор, на которых держалось мое мировоззрение, только что рухнула. Я подозвал старшего из шести мичманов, которые были у меня в подчинении для управления орудийной палубой.

— Ты, — сказал я, — командуешь! — и я побежал вдоль палубы и вверх по сходному трапу, чтобы предстать перед Купером посреди его офицеров.

— Купер, — сказал я, отбросив всякий протокол, — что, во имя всего святого, ты делаешь?

Его лицо раскраснелось, глаза сверкали. Он был в редком настроении восторга. Под ногами у него был большой мощный корабль, и он шел на врага. Я с самого начала понял, что зря трачу время.

— Флетчер, — сказал он, — это именно тот шанс, который нам нужен!

— А как же ваши проклятые приказы? — спросил я. — От президента?

Мастер, лейтенант морской пехоты, кучка мичманов, рулевые, расчеты карронад и шеренга морпехов с мушкетами наготове уставились на меня в изумлении. Но Купер избегал моего взгляда. Как и его первый лейтенант. Они были похожи на двух грязных школьников, застигнутых за непристойными играми.

— Приказы? — сказал он. — Какие приказы? Мои приказы — оказывать всяческое содействие нашим французским союзникам.

Я никогда в жизни не был так ошеломлен. Если бы не морпехи, я бы уложил Купера на его же палубе за то, что он был таким лживым, двуличным, интриганским ублюдком.

— Мистер Флетчер, — сказал он, — исполняйте свои обязанности или спускайтесь вниз. — Он повернулся к офицеру морской пехоты. — Проследите, чтобы мистера Флетчера сопроводили, если потребуется…

Свинья! Даже тогда он не был со мной честен. Была это угроза или нет? Морпех положил руку на эфес сабли и выглядел растерянным. Я был так зол, что повернулся к ним всем спиной и вернулся на орудийную палубу. По крайней мере, там были дружелюбные лица.

Я не знаю, сколько времени я метался взад и вперед, размышляя о случившемся. Да и по сей день я так и не понял, что задумал Купер.

Было ли все это ложью о желании президента оставаться в хороших отношениях с британцами? Или Купера просто захлестнули эмоции? Был ли дядюшка Иезекия частью этого заговора? Лгал ли он, рассказывая свои байки о злодеяниях французов? В конце концов, лягушатники помогли им выиграть их драгоценную революцию. Не было бы никаких Соединенных Штатов без французского вмешательства. И, самое главное, в безопасности ли мои пять тысяч долларов, или это был еще один обман? Я перебирал в уме каждое слово, жест и интонацию в разговорах, которые я вел в банках, куда отнес вексель Иезекии. Я не мог проверить его лучше, чем я это сделал… но если вся семья Куперов плела против меня заговор… тогда… тогда что?

Самым бесящим было то, что я был уверен: этому Куперу я и вправду нравился. Мой окончательный вердикт о нем и его дяде таков: оба они были так повязаны своей проклятой политикой, что скормили бы человеку любую байку, какая только подходила их целям в данный конкретный момент, и потому бессмысленно пытаться отделить правду от лжи и от их смеси.

Так я и метался, понурив голову, долгое время, не обращая внимания ни на что вокруг, пока орудийные расчеты снова не начали кричать «ура» и подняли такой шум, что он пробился даже сквозь мою тупую башку.

Поводом для этого послужило появление противника в прямой видимости с орудийной палубы, где мы стояли. Паруса, мачты и корпус были видны, хоть и в нескольких милях, но он смело шел на сближение под всеми парусами. Это был фрегат, и быстрый, ибо его нос резал волны, вздымая фонтаны пены.

Это было прекрасное зрелище, но не то, которое я бы смаковал. Ибо «вражеский» корабль, идущий на нас с «Юнион Джеками», развевающимися на топах мачт, был кораблем Его Величества «Фиандра».

17

Схему более безрассудную и невыполнимую трудно себе вообразить. Вот вам и вся «глубокая и смертоносная хитрость» Койнвудов!

(Из письма от 25 сентября 1793 года от мистера Гектора Гардинера, мирового судьи, к миссис Джейн Форстер, вдове мистера Сесила Форстера, мирового судьи.)

*

— Вы хотите сказать, что это должно быть сделано здесь? В моем доме? — спросил мистер Гектор Гардинер. — Неужели этого негодяя нельзя отвести в кутузку? Или в благотворительную больницу?

— Нет, сэр! — сказал хирург. — Даже его доставка сюда могла с легкостью привести к фатальному исходу!

Гардинер, новый мировой судья Лонборо и его округа, взглянул на грузную фигуру своего приходского констебля, который молча стоял со своим братом во время этой беседы между их господами.

— Ты знал об этом, Плаурайт? — раздраженно спросил мировой судья. Он был не в лучшем настроении, так как его разбудили в предрассветные часы прибывшие к его двери констебль и еще несколько человек. Теперь он стоял в ночной рубашке и халате, проводя это дознание при свете только что зажженных свечей в своей гостиной, пока его слуги толпились в холле, а жена стояла на верхней площадке лестницы и с увлечением прислушивалась.

— Мы все сделали как положено, сэр, — сказал констебль, возмущенный скрытым упреком. — Мы его на уличной двери принесли, сэр, — сказал констебль. — Верно ведь, Абрам?

— Верно, — сказал его брат.

— Чтоб у него ничего не отвалилось, что там внутри оторвалось, сэр, — продолжал констебль.

— Верно, — сказал Абрам.

— Не мог ты его в кутузку отвезти, человек? — спросил Гардинер.

Плаурайт обдумал это, нахмурившись от необходимого усилия, и выдал свой ответ.

— Ну, мистер Гардинер, сэр, — сказал он, — мы никак не могли этого сделать, сэр. Мы же не знали, кто это такой, сэр. Мы не могли посадить туда джентльмена, сэр. Так что мы принесли его сюда. Верно ведь, Абрам?

— Верно, — сказал его брат.

— Ха! — фыркнул мистер Уоллес, хирург. — Джентльмен, значит?

— Вот именно! — согласился Гардинер. Ной Плаурайт, констебль (исполняющий обязанности констебля, на самом деле), был хорош для того, чтобы забирать пьяных батраков или гонять мальчишек из садов, но умом он был не блестящ. Гардинер горячо пожелал, чтобы Адам Плаурайт, старший брат, поскорее поправился и вернулся к своим обязанностям.

Тем временем Гардинер понял, что ничего не поделаешь, и нужно действовать.

— Делайте, что должны, мистер Уоллес, — сказал он. — Я лишь прошу, чтобы вы делали это на кухне, где полы легче будет отмыть.

— Благодарю вас, сэр, — сказал хирург. — Мне понадобится как можно больше света, хороший жаркий огонь, чтобы согреть комнату, и крепкий стул с подлокотниками.

— Стул? — переспросил Гардинер. — Зачем это?

Уоллес начал было объяснять, но стук в парадную дверь возвестил о новых прибывших. Когда слуга Гардинера открыл дверь, снаружи послышались голоса.

— А-а! — сказал исполняющий обязанности констебля, — вот и наш Адам пришел посмотреть!

— Верно! — сказал его брат.

— Где он? — раздался крик в холле, и вся компания из гостиной во главе с Гардинером высыпала в холл, чтобы посмотреть, кто пришел.

В узком пространстве, где толпилось с десяток человек вокруг неподвижной фигуры на импровизированных носилках, лежавшей на полу, было негде развернуться. Мировой судья, хирург, констебли и слуги стояли плечом к плечу, и все говорили одновременно, а миссис Гардинер, стремясь ничего не упустить, перегнулась через перила.

— Ах ты, чертов злодей! — сказал новоприбывший, крупный мужчина, исхудавший и с серым от болезни лицом, и, очевидно, еще один из братьев Плаурайт. Он с лютой ненавистью посмотрел на того, кто лежал на уличной двери.