Флетчер и Славное первое июня - Дрейк Джон

— С вашего позволения, капитан? — сказал я, поймав взгляд Купера, пока совал свою шляпу и сюртук в руки одного из мичманов. Я заметил, что Купер выглядел явно недовольным, и мне пришло в голову, что я был не слишком тактичен, наорав на его людей. Критикуя их, я критиковал его. Но, как сказал Бони много лет спустя, нельзя приготовить омлет, не разбив яиц, так что я оставил его в его обиде и сбежал по сходному трапу на орудийную палубу.

Люди были вокруг меня, по обе стороны. Они выкатили орудия по обоим бортам половинными расчетами. Вверх и вниз по палубе в перспективе уходили длинные ряды орудий. Восемнадцать орудий с каждой стороны, шесть человек на орудие, прибойники, банники, кранцы для ядер, кремневые замки, тридцать шесть командиров орудий с тридцатью шестью спусками. Не считая толстых круглых мачт, помп, шпилей и решеток над люками, вся двухсотфутовая на сорок футов палуба была заставлена орудиями, от носа до переборки каюты Купера.

Вокруг меня были угрюмые лица. Мне удалось настроить против себя всех и каждого. Я скинул сюртук, намереваясь показать, как именно, по-моему, нужно выполнять упражнения, но тут меня осенила идея получше.

Когда я подошел к одному из орудий, его расчет одарил меня откровенно вызывающим, оскорбительным взглядом. Эти черти еще и перешептывались — вещь, которую я никогда не терпел от нижней палубы. Я бы с превеликим удовольствием показал им, кто тут главный, но сдержался. Я не знал, как Купер отнесется к моим методам. В Королевском флоте офицерам, строго говоря, не полагалось вступать в драку с матросами, и я предполагал, что правила янки будут такими же, как у нас, только вместо короля Георга будет вписан Джордж Вашингтон. Тем не менее мне нужен был какой-то жест, чтобы показать этим салагам, что к чему.

Итак, в окружении двух сотен канониров с орудийной палубы, под взглядами остальной команды, пялившейся с палуб и такелажа наверху, я ухватился за брюк-таль, закрепленный за казенной частью орудийного лафета, и навалился на него всем своим весом.

Это была рискованная затея, ибо требовалось шесть человек, чтобы оттащить орудие на восемь футов назад от его уютного гнезда, откуда его длинное черное рыло торчало из порта. На мгновение я подумал, что выставил себя дураком перед каждым мужчиной и юнгой на корабле, когда мои ботинки поскользнулись, и я чуть не растянулся на спине. Но палуба была посыпана песком по случаю боевой тревоги, и я устоял. Сильно откинувшись назад, я напряг мышцы спины и ног и потянул изо всех сил, пока пот не застил мне глаза, а канат не ободрал руки, отвыкшие от работы на берегу. Но приземистые колеса лафета взвизгнули, заскрипели, и огромный черный зверь ровно пополз мне навстречу. Как только он сдвинулся с места, дело пошло на лад, и я вкатил его внутрь, перебирая канат руками.

Закончив, я выпрямился, сделал вид, что мои руки и спина не горят от боли, и в упор посмотрел на орудийный расчет. Они все поняли. Я им по-прежнему не нравился, но дерзость исчезла.

(Кстати, это было лучшее, что я когда-либо делал на том корабле. Именно такие дурацкие выходки и завоевывают уважение людей. Но я бы не советовал вам повторять это, если вы не моего роста или хотя бы не близки к нему.)

— А ну-ка, балбесы, — сказал я остальным, — если я могу это сделать, то и вы сможете! Вкатить орудия!

И я заставил канониров Купера попотеть: выкатить, вкатить. Навести на корму, навести на нос. Делать это полным расчетом, делать это, когда расчет правого борта отдыхает. Затем каждый расчет соревновался с другим на скорость. Наконец я выпросил у Купера его модные карманные часы со стремительной секундной стрелкой и заставил каждое орудие по очереди заряжаться и стрелять боевыми снарядами на максимальной скорости, с двойной порцией грога для победителей.

Оглушительный грохот больших 24-фунтовых орудий заставил кровь закипеть в моих жилах, а клубы белого дыма, едкого и удушливого, воскресили в памяти тех, кто был моими учителями: особенно лейтенанта Сеймура, чьи упражнения я сейчас передавал и чьими инструкторскими приемами пользовался. Я не был особенно умен. Я просто передавал то, чему научился.

Купер дал мне половину вахты (два часа) на это первое учение, и когда оно закончилось, орудийные расчеты стали лучше, чем были вначале, ибо их глупое, самодовольное благодушие было поколеблено, они понюхали порохового дыма и уже не так сильно меня ненавидели. Двойной грог для победившего расчета (еще один трюк мистера Сеймура) был гениальным ходом. Двенадцать человек полюбили меня за то, что я его им добыл, а у остальных появилась надежда на будущее. Моряки за грог и душу продадут.

Когда мое время истекло, я распустил орудийные расчеты и доложил Куперу, который кивнул мне со смесью уважения и раздражения. Другие лейтенанты тут же набросились на матросов и мигом отправили их бегом во всех направлениях — на парусные учения, пожарные учения, шлюпочные учения, на подъем и спуск верхних рей. Это было, право, смешно; они взяли с меня пример, и каждый из них пытался показать, какой он поборник эффективности.

Так что в тот день команда не знала покоя ни в чем. Тем временем, пока верхние палубы кишели замученными матросами, а боцманы гоняли их по мачтам, я спустился вниз, чтобы разыскать канонира. У меня был к нему разговор. Но на этот раз я был тактичен и нашел его в его кладовой на орлопдеке, ниже ватерлинии.

На королевском корабле канонир — один из трех «постоянных офицеров» — канонир, боцман и плотник, — которые живут на корабле постоянно и не списываются на берег по окончании кампании. Кроме того, канонир, боцман и плотник всегда выбираются из надежных моряков с многолетним опытом. Канонир, в частности, должен быть человеком, которому можно доверять абсолютно, ибо у него ключ от крюйт-камеры. Со временем янки переняли эту традицию и создали свой собственный корпус уорент-офицеров. Но пока что «Декларейшн» был их первым и единственным военным кораблем, так что им приходилось довольствоваться тем, что есть. А канониром на «Декларейшн» был некий Фоден, ньюйоркец, а в недавнем прошлом — служащий семьи Куперов. Он был еще одним выскочкой-головастиком с торгового флота, и во многом походил на других на корабле: он знал свое ремесло, но не имел правильных представлений о службе.

Это был человек с внешностью клерка, в длинном сюртуке, выкрашенном в тусклый оттенок, отдаленно напоминающий служебный синий, а волосы его были заплетены в косичку, как у простого матроса. На кончике носа у него сидели маленькие квадратные очки, и было ему лет сорок, намного старше большинства людей на «Декларейшн».

— Мистер канонир! — сказал я, подкравшись к нему неожиданно. Я не мог удержаться: я видел, как он запирал свою кладовую, слишком поглощенный этим, чтобы заметить, кто спускается по сходному трапу позади него. Он подпрыгнул весьма удовлетворительно.

— Мистер Флетчер! — сказал он, и свет фонаря на орлопдеке блеснул в его линзах. Солнечного света сюда проникало очень мало.

— Я заметил, что в рундуках на главной палубе всего по одной затравочной трубке на орудие, — сказал я.

— По одной на орудие, сэр, — нервно ответил он. — Да, пожалуй, так оно и есть, — сказал он.

— Всего по одной? — переспросил я. — И как же будут стрелять орудия, когда они закончатся?

Он облизнул губы и терпеливо объяснил:

— Засыпая затравочные полки порохом. Чтобы передать вспышку от кремневых замков к картузам. Да, — сказал он, — так оно и есть.

Клянусь святым Георгием, я бы задушил этого маленького салагу. Он поучал меня, как школьника.

— Мистер Фоден, — сказал я, — когда мне понадобится объяснение прописных истин, я непременно вас позову!

Он снова подпрыгнул, и вокруг его глаз показались белки.

— А что до затравочного пороха, — продолжал я, — то вы знаете не хуже меня, что полка пушки, полная этого пороха, горит, сколько ей вздумается, и бог знает, когда выстрелит основной заряд!

И это правда — горит целую вечность, и эта штука шипит, как римская свеча, а все вокруг стоят, заткнув уши пальцами.