Без хлеба. Очерки русского бедствия (голод 1898 и 1911-12 гг.) - Александр Саввич Панкратов
Трудно представить более жалкое и печальное явление, чем уральские переселенцы. Они — жертвы нашей несуразной переселенческой политики... Мученики за чужие грехи...
— У вас ныне неурожай? — спрашиваю ивановцев.
— Полный. Ни зерна не взяли.
— А в 1910 году?
— Тоже был неурожай.
— В 1909?
— Тоже.
— В 1908?
— Родилось, но все суслик поел. Мы только что тогда пришли и сеяли мало.
— Но урожай здесь все-таки может быть?
— Нет, — уверяли ивановцы, — земля у нас неродючая...
— Зачем же ее выбрали?
— Ходоки наши зимой были, не доглядели. Поманули нас. Насказали небылиц. В переселенческой книжке мы читали: если 30 фунтов проса посеять, — 400 пудов соберешь. А мы зерна не видали. Прямо обман.
— Кто же обманул?
— Казна...
— Разорили нас вчистую, — говорят хохлы, — а теперь и помощи не оказывают...
Действительно, разорение ясное. "Ни кола, ни двора". Хлеба нет. Без помощи ивановцы давно бы уже умерли с голоду.
Но интересно, что у них было, когда они явились сюда? У некоторых, говорят, было много. Они принесли сотни рублей. У большинства же от ликвидации хозяйства остались крохи.
Уральские переселенцы в массе — те "голодранцы", которые у себя "в Рассее" экономически были уже за бортом крестьянской жизни.
— У меня было 12 сажен земли, — рассказывал один.
— У меня полдесятины...
— А у меня совсем ничего не оставалось.
Но все-таки там они были на своей, родной почве. Кое-что имели. Кое-как жили, с голоду не могли умереть.
Здесь, в Киргизской степи, им сразу дали по 15-ти десятин на душу. Богатство, о котором они никогда не мечтали. Иметь 45—60 десятин, это ли не жизнь?
Паны!
Надо только "робить". Но тут и произошла "заминка".
— Силов нет пахать, — говорят хохлы.
Чтобы вспахать десятину "целины", надо иметь 6— 8 быков. Но в Ивановском, например, 10 семей совершенно без всякого скота. Эти "паны", имеющие до 60—75 десятин, живут исключительно подачками, и в "крестьянском" смысле люди безнадежные.
Остальные имеют кто лошадь, кто пару быков. Никто, следовательно, не может распахать "целину" один.
— Пашете же вы что-нибудь?
— Как же, пашем... старую, киргизскую распашку. Там земля мягкая, нам легко.
Иные и этого не делают. Просто идут бороной по киргизской мякоти и сеют. И по наивности думают, что земля им будет родить с 30-ти фунтов 400 пудов.
"Целина" остается почти непаханной.
— Не под силу... Обманули нас...
За четыре года в Ивановском распахали что-то около 50-ти десятин "целины". Только всего. Это весь вклад в культуру.
Культуртрегеры!
— Как же вы пахали?
— Собирались 3—4 хозяина, складывали быков и пахали.
Киргизы и казаки берут только 5—6 рублей за распашку десятины.
— Но у нас денег нет, — возражали хохлы, — обманули нас, разорили...
Земледелие их "российское", хищническое. Даже не трехпольное. Деление на три поля здесь еще в большинстве поселков не введено. Просто, кто где приткнется, там и сеет. Делят "клины" на доли. Сеют до изнеможения земли. Ивановцы откровенно рассказывают:
— Сеяли мы три года подряда на одном и том же месте.
До них там киргиз сеял. Тоже, небось, лет 5.
Взяли из земли все соки и негодуют:
— Земля у нас неродючая. Все неудобие... Обманули нас.
— Где же вы теперь посеяли?
— Пробуем новый клин. Но которые немогущие, те посеялись опять на старом месте...
Таких "немогущих" более половины. У них и на следующий год будет голод.
Впрочем, тут у всех будет голод. Не может не быть голода.
— Сколько вы засеяли? — спрашиваю.
— Своих семян у нас не было. Дала нам казна по 5 пудов ржи на обсемененье. Этим мы и засеялись.
— Сколько же десятин?
— Одну...
— Все посеяли?
— Нет. Многие размололи и съели. Есть-то ведь было нечего,
— Как же они будут жить в будущем году?
— Надеются на весеннюю семенную ссуду.
— Но, ведь, весной тоже будет есть нечего?
— Что ж? Съедим и весеннюю ссуду. Казна поможет: она нас вызволила — обязана, значить, и помогать.
Говорят с оттенком явного озлобления.
Большую хозяйственную несостоятельность трудно представать.
Все 49 семей ивановцев засеют приблизительно 80 десятин из 8100. Ясное дело, что у них будет недостаток хлеба, если бы даже он и родился. Но переселенцы уверены, что хлеб не родится. С этой уверенностью они пашут и сеют. Конечно, так и пашут и сеют...
— Если не будет засухи, — говорят они, — то обязательно придет суслик с пустых киргизских степей и уничтожит посев.
В первый год они держались гордо. Надеялись:
— Ныне плохо, в будущем году будете хорошо.
Но когда и 1910 год оказался неурожайным, переселенцы стали падать духом:
— Мы приехали пановать, а придется с сумой идти!.. Обман!..
1911 год окончательно оборвал все нити, связывающие их с землей.
Они теперь не верят ни в землю, ни в себя. Нет им охоты трудиться. Даже говорить о "неродючей" земле им противно.
27.
Неустройство жизни переселенцев. — Сырость и угар в избах. — Просят борща. — Всем недовольны. — Переселенец — казенная вещь.
Сквозь сон слышу шепот. Около печки шушукаются бабы.
— Что вы? — окликаю я их.
— К вашей милости... Мы вдовы с сиротами...
— Еще не рассвело... Успеете!
— Мы до мужиков хотели все объяснить...
Слушаю бабьи слезы и чувствую, что не могу поднять головы. Угорел.
Мука останавливаться в хатах переселенцев. Не найдешь сухой.
— Неужели, — спрашивал я, — до сих пор вы не научились строить избы и класть печи?
Хочется с досады ругать этих неприспособленных к жизни, доведенных до отупения людей.
— Хоть бы у киргиз поучились...
Молчат. Потом кто-нибудь кинет обычное:
— Не крепко сидим здесь. Так и строимся.
Потолок в хате всегда сырой. Оттуда каплет. Со стен бегут ручьи. Днем холод. Все сидят на печке в шубах. Там и обедают.
Ночью, когда потопят печку, угар. Синеватый дымок расстилается по избе.
Хаты-землянки из воздушного кирпича. Но у киргиз такие же землянки, только сухие, а у хохлов неизменно сырые.
— Зато у киргиз грязно, а у нас все выбелено, — хвалятся хохлы.
Я набрел на один фельдшерский пункт. Тут три года сидит несчастная фельдшерица и терпит нестерпимую муку.
— Главное, угар, — жалуется она,
