Без хлеба. Очерки русского бедствия (голод 1898 и 1911-12 гг.) - Александр Саввич Панкратов

К холоду уже "привыкла". Но сидит всегда в шубе.

Угар и безнадежность сделали из переселенцев хмурых, сумрачных людей. Стоят они сейчас в избе около стола, и мне кажется, что угарная жизнь оставила им только один вопрос:

— Даст или нет?

Все остальное, живое, человеческое вытравила.

Я слышал, как они расспрашивали моего ямщика:

— Зачем начальник приехал? Давать?

— Что вам надо? — спрашиваю у них.

— До вашей милости. Всей громадой желаем, чтобы борщ был всем...

— Какой борщ?..

В 10 из 65 уральских поселков, и в частности, в Ивановском, устроены столовые. Почему только в 10, когда такая же нужда среди переселенцев везде — Аллах знает. В этих столовых варят борщ или кандер (кулеш) и раздают на дома детям и старикам. Но приварком, конечно, пользуется вся семья.

— Только по ложке достается, — жаловался здоровенный и сумрачный хохол. — Этак с голода недолго помереть.

— Дают не тебе, а твоим детям, — говорю.

— А я с голода буду подыхать? На них смотреть?

Весной прошлого года кругом обозначились цинга и тиф. Заболевшим выдали на дом чай, сахар, кислоты, консервированную зелень, белый хлеб. Тотчас же шинки наполнились свертками чая и сахара.

— Мы к этому не привычны, — говорили хохлы о чае.

Кислоты, хлеб и зелень ели больше здоровые, чем больные. И так оправдывались:

— А мы будем с голода подыхать?

— И еще мы желаем, — говорят ивановцы, — чтобы хлеб отпускали всем. Да не по фунту, а по два. Разве фунтом в день человек сыт бывает?

В те семьи, которые получили ссуду мукой, переселенческие чиновники распорядились не выдавать хлеба. Предполагалось, что хлеб в таких семьях есть. Но продовольственную муку расходуют в первых числах месяца. Отдают ею старые долги. Усиленно едят. А потом зубы на полку. Семья хлебает один приварок без хлеба.

— И то по ложке...

Ссудой они также недовольны.

— Мало выдали. Не каждому. У кого есть скотина, те не получили...

Всего в декабре поселок получил только 92 пуда.

— От них и помину не осталось.

Питаются исключительно около столовой, то есть за счет своих детей, у которых отнимают последнее.

Дело, оказывается, не в скотине, а в общественных работах. Уездному съезду заблагорассудилось исчислить максимум заработка в 1 рубль 30 копеек. Кто вырабатывал эту норму, тот продовольственной ссуды лишался.

— Но я работал и тут же проживал деньги, — возражает переселенец.

— Ты должен был копить, — учит его начальство.

— Нас об этом не предупреждали, — пробует оправдаться переселенец.

— Предупреждали, но ты не слушали.

Главное, что все это не серьезно. И этот максимум, и угрозы. С переселенцем так нянчатся, что можно быть спокойным: у него будет и хлеб, и приварок. Об этом заботится и областное управление, и переселенческое. Оба наперерыв. Это не Самарская и Уфимская губернии, где нужны были героические усилия, чтобы обратить внимание на голодающих.

Это, наконец, не киргизы, до которых ни областному, ни тем более переселенческому управлению нет дела. Умерли они или еще живут — это никого не беспокоит.

Переселенец стал казенным человеком, как солдат или арестант. А казенные вещи прежде всего вытаскивают из огня.

Конечно, хорошо, что заботятся о прокормлении переселенца. Он, действительно, голодающий. Бьет в глаза лишь неравенство отношений. Переселенцу все, а башкирину Уфимской губернии, или несчастному киргизу — ничего.

— Как хотите, так и вывертывайтесь из беды!

Ивановцы строили плотину, но не у себя, а где-то за 15 верст. Там жили и ночевали в кибитках. Они рассказывают:

— Холодно, сыро... да и не выгодно. Многие так и не пошли.

— Рассуди сам, — говорил старый хохол с чубом, — у меня 10 душ семьи. Заработал я на плотине 8 рублей. Их вычли из ссуды, и я получил на 10 душ всего 3,5 пуда муки. Как я могу прокормиться месяц?

— А борщ?

— То другое дело.

— А с киргиз взяли за выпас?

— То опять совсем другое дело...

Но ивановцы, действительно, нуждающиеся люди. В хатах у них одни слезы. Для скота имеется колючка (катун) и кое-где сено (корма тут все-таки уродились), а для людей часто не хватает куска хлеба.

Я наблюдал, как проводят они время. Утром встают и начинают по очереди выбегать на улицу, смотрят:

— Не поднят ли флаг над столовой?

Это условный знак, что борщ поспел.

Как только взвивался национальный флаг, ребята с чашками мчались в столовую. Приносили борщ, разводили водой, чтобы увеличить количество, подогревали, и семья садилась обедать. Это самый светлый момент дня. В остальное время хохлы сходились у ворот и говорили:

— На какие земли лучше переселяться: на кабинетские или крестьянского банка?

Чая они не пьют. Во всем поселке не найдешь 3 самоваров. Вечером пекут картошку. Ложатся

рано, чтобы "провести время". Спять часов 9—10. Затем снова смотрят:

— Поднят флаг или нет?

"Хорошее житье". От него уже сбежали 60 семей в Ивановке. Здесь нет поселка, откуда бы не "утикали" переселенцы. Оставшиеся говорят:

— Ничего бы мы больше не попросили. Пусть отдадут то, что мы истратили при переселении!.. Возьмем и уйдем. Ну их с борщом!

От хорошей жизни не убежишь.

Скота мало. Он убывает.

Скот имеет здесь особое значение. У "российского крестьянина" он еще не самое последнее. Последнее — земля, которую можно продать. Переселенец не имеет права ни продавать земли, ни отдавать ее в аренду.

Он "пан" только на посев.

Тут, значить, скот все.

Если его нет, или мало, то нет, в сущности, и крестьянина. Остается вечный нахлебник переселенческого управления... Пенсионер.

Таковы почти все ивановцы и сотни переселенцев других поселков.

28.

Мечта вернуться в "Россию". — Переселенческая политика — игра в жмурки.

Одна мысль у уральского переселенца:

— Уйти отсюда.

Многие уже ушли. Вернее, — в панике бежали. Унесли остатки того, что принесли из "Рассеи". Но некоторые из них вернулись обратно.

— Тут плохо, а на родине еще хуже... Здесь хоть кормят...

Оторванные от почвы, разоренные переселенцы стали чужими людьми для своего родного угла. Купить земли не на что, а работы не найдешь, — своих коренных людей там много.

Некоторые ушли в Сибирь.

Но большинству уйти нельзя. Без денег с места не сдвинешься. Голодные годы унесли скотину и все старые, "рассейские" запасы. А землянкам цена грош.

Они все-таки мечтают уйти.

—