Вершина Мира - Андрей Алексеевич Панченко

Луцкий виновата опустил уставшие глаза. Паше досталось больше всех, он толком не отдыхал и ел только в сухомятку, не говоря уже о том, что ему не довелось даже сменить одежду. Разведчик держался только на силе воли и на злости. Мы переглянулись с Бочкаревым. Ущелье давало укрытие, но оно же могло оказаться ловушкой. Теперь нужно было решить, что делать. Ждать и надеяться, что буря окончательно собьёт хунхузов со следа, а потом возвращаться, или уже этой ночью двигаться вперёд, по разведанному казаками пути, рискуя наткнуться на неизвестных.

Я поднялся и тихо сказал, обращаясь к Луцкому и Хабарову:

— Отдыхайте, братцы. Поешьте горячего, поспите. Сегодня последний спокойный день. Ночью… нет, ночью мы и себе и коням ноги переломаем, рано утром уйдём вперед по ущелью. Здесь задерживаться нельзя.

Ночь в ущелье выдалась тревожной, но на наше счастье хунхузы так и не появились. С рассветом мы собрались в путь. Лошади нехотя тронулись вперёд по узкой тропе, снег хрустел под копытами, а дыхание отряда клубилось паром. Ветер стих окончательно, лишь редкие порывы пробирались между скал. Казалось, будто сама гора прислушивается к каждому нашему шагу.

Мы двигались медленно, вытянувшись цепочкой. Луцкий шёл в головном дозоре, за ним Хабаров, потом я и остальной отряд. Ущелье то сужалось, превращаясь в каменный мешок, то расширялось до небольших прогалин, где можно было перевести дух. На камнях действительно попадались следы — старые кострища, обугленные сучья, даже кости баранов. Значит, здесь бывали охотники или пастухи. Но свежих признаков жизни не было.

К полудню дорога пошла на убыль. Тропа, всё время петлявшая вверх, вдруг стала спускаться, и вскоре мы услышали далёкий гул реки. Воздух изменился — стал влажнее, теплее. Скалы раздвинулись, и впереди забрезжил просвет. Луцкий махнул рукой:

— Выходим к долине, вашбродье! Похоже, это и есть отворот к Арпе.

Сердце сжалось: возвращаться в ту же долину, где нас застигла беда, было рискованно. Но иного пути не было — только так мы могли снова выйти на караванную тропу и продолжить путь к перевалу.

Через пару часов мы выбрались из ущелья. Перед нами лежала долина Арпа, белая и бескрайняя, заваленная снегом. Над рекой клубился пар, и в морозном воздухе висела мёртвая тишина. Ни души, ни следа, будто сама природа скрыла всё, что случилось здесь в минувшие дни.

— Кажись там тропа вашбродье, — указал Луцкий на заметный прогал в снегу. — вышли выходит, слава тебе Господи!

— Похоже на то — Я осматривал открывшуюся картину в бинокль, но ни каких следов присутствия человека не видел — Только расслабляться рано Паша, до перевала ещё далеко, топлива считай нет, и где эти блядские хунхузы, нам не известно. И кстати на перевале, по словам Обручева тоже лихие люди иногда промышляют, так что оружие держим под рукой.

— Это само собой, вашбродье — Кивнул головой Луцкий — Тепереча я с винтовкой даже по нужде ходить буду.

— Эх… не было печали — Я тяжело вздохнул, и посмотрел на казака — За Бауржана и мужиков я переживаю, вывел ли он их, как нас найдет теперь…

— Бауржан дорогу знает, до перевала нас нагонит — Отмахнулся Луцкий — Он с виду простак, а так-то ушлый. Где надо — тенью незаметно пройдет, где надо — договориться, а если коснётся, то и ножом поработать может и нахрапом проскочить. Я его давно знаю, он не пропадёт. И раненых он вывел наверняка, пока хунхузы на нас отвлекались, он тихо и ушел.

— Твои бы слова, да богу в уши — немного успокоился я и оглянулся на потрепанный караван — Ладно, потопали дальше, лишенцы. Не экспедиция, а отступление Наполеона из-под Москвы, тфу…

Глава 7

Хунхузы нас так и не догнали, впрочем, не догнал нас и Бауржан… Отряд двигался уже несколько недель, всё глубже углубляясь в горную систему Тянь-Шаня. С каждым днём долины становились уже, склоны — круче, а воздух — холоднее и суше. Быт отряда опять наладился, мы просушили вещи и палатки, починили сломанное во время боя снаряжение, а раненые уверенно шли на поправку. Мой бок тоже, хоть и медленно, но заживал.

После выхода из долины Арпа путь шёл вдоль бурного одноимённого потока. Река то разливалась по каменистому руслу, то сжималась отвесными берегами, и каравану приходилось искать обходные тропы. Местами тропа поднималась на узкие гребни, откуда открывался вид на снежные купола хребтов впереди — именно там скрывался перевал.

Чем ближе мы подходили к границе, тем ощутимее становилось, что дорога превращается из караванной в чисто горную. Крупные валуны, осыпи и снежные языки, сползающие с вершин, тормозили продвижение. Лошади тяжело дышали, пар валил из ноздрей, большую часть времени теперь приходилось идти пешком, ведя животных в поводу, приходилось делать частые привалы.

На стоянках люди разводили костры из редких карагачей, своего запаса дров и кизяка у нас уже не было. Холодные ночи с порывами ветра и снегопадом, а также отсутствие нормального топлива приучили всех спать в одежде, не снимая даже шинелей.

Накануне решающего перехода тропа поднялась на каменное плато. Сюда сходились пути из Нарына и Кашгара, и было видно, что место издавна служило перевалочным пунктом: остатки кострищ, каменные ограждения для скота, следы юрт. Отсюда уже виднелась белая седловина перевала Торугуарт.

Утром отряд двинулся вверх по серпантину. Камни под копытами скользили, ветер гнал редкие снежные заряды. Подъём занял почти весь день. Когда наконец достигли перевала, все остановились: перед ними открылся бескрайний вид в сторону Китая — туманные долины, дальние холмы и пыльные тропы, уходящие к Кашгару. Пограничный хребет встречал нас сурово — серые скалы, на которых вечно лежал снег, и холодный ветер, пробирающий до костей.

Спуск с перевала оказался не легче самого подъёма. Снег, что скапливался у седловины, ниже сменялся голыми камнями и грязными осыпями. К вечеру мы добрались до первых зелёных долин, где уже чувствовалось дыхание иного климата. Воздух стал мягче, теплее, и уставшие животные заметно оживились, почуяв траву.

Мы остановились на ночлег у маленького селения, затерявшегося в ущелье. Несколько юрт и глинобитных домов приютились у ручья, и хозяева встретили нас настороженно, но без вражды. Их чёрный чай с солью и молоком показался нам лучшим питьём на свете. Несколько мешков ячменя, купленных у старосты, пришлись очень кстати: теперь у нас был фураж для лошадей. В этом же селении