Хозяин Амура - Дмитрий Шимохин

Нойон снова что-то гортанно спросил. На этот раз в его голосе уже не было прежнего равнодушия.

— Он спрашивает… сколько месяцев продлится служба? — с едва скрываемым волнением перевел Очир.

— Пока не скажу, — ответил я. — Может, месяц. А может, и год. Зависит от того, как себя покажете.

Это был верный ход. Я предлагал им не просто разовый набег, а долгую и очень выгодную службу. Я видел, как в глазах нойона жадность борется с осторожностью.

— Мы согласны. Нойону нравится твой размах, — кивнул Очир, и в его глазах заплясали азартные огоньки.

После того как мы договорились о найме, я перешел к главному.

— Эцэг, — произнес я, используя самое уважительное обращение к старому вождю, — я хочу выкупить еще пару сотен пленных мятежников. Пошли гонцов по степи. Мы щедро заплатим за них!

Нойон одобрительно хмыкнул. Разговор о деньгах ему нравился.

— Я готов платить полтора ляна золотого песка за каждого здорового, способного держать оружие мужчину. Мне не нужно ни калек, ни стариков, ни мальчишек. Мне нужны воины.

Левицкий, сидевший рядом, дернулся, услышав цену. Три ляна золотом (а это почти сто двадцать граммов) за одного раба, пусть и потенциального солдата, — по местным меркам это были просто бешеные деньги. За такую сумму можно было купить небольшой табун лошадей.

Нойон что-то быстро сказал Очиру.

— Он говорит, это неслыханная цена, — перевел тот, и даже в его голосе слышалось изумление. — Но многие пленные ослабли, больны. Может, лучше дать одну цену за всех подряд, оптом?

Ну, здрасьте пожалуйста. Это была старая уловка торговца — попытаться сбыть негодный товар вместе с хорошим.

— Нет, — отрезал я. — Мне не нужно умирающее стадо. Мне нужна стая волков. Я куплю только крепких. Но куплю всех, кого вы найдете. Сотню. Две. Три. Сколько будет — всех заберу. А за самых сильных, за тех, кто в прошлом был десятником или сотником, — я готов платить два ляна.

Это был решающий аргумент. Я давал им стимул не просто сгонять в кучу всех пленных, а искать лучших, самых ценных. В глазах старого нойона мелькнул хищный блеск. Он понял, что на этом можно будет заработать больше, чем за год удачных набегов. Он кивнул.

— Он согласен. Говорит, клич по степи будет таким: русский нойон, богатый, как сам богдыхан, скупает сильных мятежников. И платит чистым золотом. Говорит, через неделю у они будут у тебя.

Сделку скрепили, как велят обычаи, чашкой обжигающе-кислого кумыса. А когда мы выбрались из душной юрты на свежий утренний воздух, Очир уже выкрикивал резкие команды. Брошенное в степь слово начало свой путь, чтобы вскоре прорасти железом и кровью.

Пока по степи собирали всех пленников, кого только можно было найти, мы с Левицким занялись закупками. Нашим приискам и новому гарнизону в Силинцзы потребуется все. Провиант, инструмент, рабочий скот — мы заберем отсюда столько, сколько смогут унести верблюды.

Обширный рынок на окраине Цицикара встретил нас ревущим, смрадным водоворотом жизни. Воздух, густой от пыли, казалось, был соткан из тысячи запахов: пряный дух перца смешивался с едкой вонью верблюжьего пота, аромат свежеиспеченных лепешек тонул в кислом запахе невыделанных кож. Среди гор мешков, тюков с тканями и клеток с птицей сновали сотни людей, и этот хаос подчинялся своим, неведомым законам.

Левицкий, взявший от Изи Шнеерсона привычку торговаться за каждый рубль, попытался применить свои новые навыки в деле. Увы, как оказалось, что еврею здорово, то русскому — хрен. Переговоры корнета с первым же торговцем, пузатым китайцем в шелковом халате, с треском провалились. Он витиевато рассуждал о качестве риса, сетовал на трудности пути и намекал на долгое и плодотворное сотрудничество. Купец в ответ лишь добродушно улыбался, кланялся и не уступал ни единого чоха.

Посмотрел я на это, посмотрел и решил взять дело в свои руки. Восток, конечно, — дело тонкое, но тратить время на эту ерунду мы не могли.

Левицкий был мягко отстранен в сторону.

— Ичиген, переводи дословно, — приказал я, пристально глядя прямо в глаза торговца. — Сколько всего риса у тебя на складах?

Китаец, опешив от такой бесцеремонности, после паузы назвал внушительную цифру.

— Четыреста пятьдесят ши чистого риса, господин. Лучшего в Цицикаре не найдете.

Я тут же мысленно перевел в более понятные единицы. Получалось около полутора тысяч пудов. Прилично!

— Забираю все.

По его лоснящемуся лицу скользнула жадная, торжествующая улыбка.

— Но, — вверх был поднят указательный палец, пресекая его радость, — по цене вдвое ниже той, что ты озвучил. Доставка до моего города, Силинцзы, за твой счет. Золото тотчас по доставке груза. Если нет — твой сосед справа, кажется, очень хочет со мной поговорить.

Улыбка слетела с лица купца, как роса с капустного листа. Его взгляд метнулся к соседу, который и впрямь навострил уши. Секунд тридцать в его голове шла яростная борьба между жадностью и здравым смыслом. Та-дам! Здравый смысл победил. Тяжкий вздох, глубокий поклон — сделка состоялась.

Этот метод, отточенный на торговце рисом, заработал как безжалостный механизм. Идя по рядам, мы буквально опустошали рынок, везде вытрясая скидки за объем. У косматого караван-баши, пахнущего степным ветром, с внушительной скидкой были на корню выкуплены два десятка выносливых верблюдов. В лавке торговца тканями вся партия грубого, но крепкого хлопка перекочевала в наши тюки. Склады с железным товаром: котлами, лопатами, кайлами — были вычищены под ноль.

Левицкий, поначалу взиравший на это с аристократическим ужасом, к середине дня уже наблюдал за процессом с азартным блеском в глазах.

— Боже, Серж… если бы наш Изя Шнеерсон тебя сейчас видел, он бы, наверное, сначала лопнул от жадности, а затем воскрес, чтобы лично пожать тебе руку, — пробормотал он, когда очередной торг закончился тем, что к нашей огромной партии чая купец добавил несколько мешков соли просто «в знак уважения».

К вечеру у стен нашего постоялого двора выстроилось громоздкое, живое доказательство нашей предприимчивости: два десятка навьюченных верблюдов и полсотни голов скота, блеющего и мычащего. В погонщики были наняты все те же монголы Очира — им можно было доверять. Левицкий, с видом хозяина оглядывающий внезапно свалившееся на него богатство, сокрушенно покачал