Телохранитель Генсека. Том 6 - Петр Алмазный
— Это вы себя имеете в виду, Борис Николаевич? — я прошел к столу, отодвинул свободный стул и сел, не обращая внимания на то, как побагровело лицо Ельцина.
«Не уедешь ты живым с Урала, и не таких ломал», — подумал Ельцин, сверля меня тяжелым взглядом. Я смотрел ему в глаза, чем выводил его из равновесия еще больше. Борис Николаевич отлепил кулаки от стола, развернулся к шкафу, распахнул дверцы и нашему взору предстала батарея бутылок. Он взял одну из них, плеснул в стоящий рядом стакан, заполнив его примерно на треть, и закрыл дверцы. Выпил залпом. Повернувшись, произнес:
— Вам не предлагаю, не заслужили. Вот объясните… Если бы это взорвалось, какие были бы последствия? Я вас спрашиваю, Вадим Михайлович!
Малышев, видимо уже не раз сталкивавшийся с манерой Ельцина вести совещания, ответил совершенно спокойно:
— В случае одновременного взрыва трех взрывных устройств, образцы которых мне показал полковник Зайцев и которые были своевременно изъяты у подчиненных генерала Корнилова привело бы к нарушению герметичности кожуха реактора, так же к выводу из строя системы охлаждения и, как максимум, если бы не были приняты своевременные меры, к расплавлению активной зоны реактора и выброса в атмосферу радиоактивных продуктов деления величиной…
Я тут мысленно поаплодировал Малышеву: так точно описать ситуацию, и при этом фактически обозначить расстановку сил, надо уметь.
— Что вы мне тут лекцию зачитали? Давайте по русски и для всех, — потребовал Ельцин.
— Прошу прощения, Борис Николаевич, но боюсь, что по-русски будет нецензурно, — ответил Малышев, на лице которого неуловимо мелькнула улыбка.
«Интеллигент вшивый, ты мне за каждое свое зубоскальство ответишь», — подумал Ельцин и я вдруг вспомнил, что Малышева он отправил на пенсию сразу же, как стал президентом после развала Союза. Но — это не здесь, не в этой жизни.
Интрига с попыткой взрыва реактора поражала своим цинизмом. Это смерти, это переселение людей, это удар по экологии, это беда, последствия которой расхлебывали бы десятилетиями. И срыв Олимпиады-80, в которую уже вбухано столько государственных средств, стал бы самым минимальным ущербом. Но людское горе, слезы матерей и жен, умирающие дети — этого было бы не искупить никакими деньгами… Я смотрел на Ельцина и не понимал, кем надо быть, чтобы пойти на такое преступление? А в том, что он причастен к попытке взрыва, я уже не сомневался.
— Вы тут что, зарницу устроили? В войнушку решили поиграть? — Ельцин переключился на подполковников и Зайцева. — Почему не поставили в известность местное руководство?
— А может, вам сразу выложить весь план операции надо было? Чтобы вы заранее подготовились и потом «героически» захватили условных террористов? — Зайцев начинал закипать. — А если реальные террористы проникнут? Хотя… с вами и реальных не надо, сами справляетесь, — и он хмуро глянул на генерала Корнилова.
«Юрий Иваныч мне нужен, а его точно теперь с должности снимут», — прочитал я в голове Ельцина.
— Учения были запланированы еще в тысяча девятьсот семьдесят седьмом году. План учений и сроки их проведения были согласованы с покойным Юрием Владимировичем Андроповым, — доложил Корнилов. — Я вас лично проинформировал, Борис Николаевич, и вы мне сказали, что из-за кадровой чехарды в Москве отменять учения не стоит. И дату сами назначили.
«Заткнись, мудак, — подумал Ельцин, — и себя потопишь, и меня»…
— Применение боевых зарядов вы тоже с Юрием Владимировичем согласовали? — в голосе Веселовского звенело ледяное презрение.
— Начальник арсенала был психически неустойчив. У него произошел нервный срыв на почве личных проблем. Осознав, что он сделал, майор Ушаков свел счеты с жизнью. — Корнилов даже подался вперед, стараясь, чтобы его слова звучали правдиво.
Я посмотрел на генерала и, так же склонившись через стол, задал вопрос:
— Вы понимаете, генерал Корнилов, что сейчас вы расписались в своей профессиональной несостоятельности? Психически неуравновешенный человек с суицидальными наклонностями, с проблемами в семейной жизни, мало того, что руководил арсеналом, так он еще и занимался подготовкой имитаторов взрывных устройств и подменил их на боевые заряды?
Корнилов побледнел, от былого «аристократизма» не осталось и следа. Теперь его лицо напоминало маску из античного театра, отнюдь не веселую.
— Майор Ушаков буквально неделю назад проходил психологическое тестирование и отклонений обнаружено не было. Возможно, он сделал это под влиянием момента.- сразу же сдал назад Корнилов, подумав: «Эх, Саныч, Саныч, да кто ж тебя в петлю-то сунул? Ну сто лет с тобой хлеб делили, на рыбалку ездили. Да кто угодно бы повесился — поверил бы, но что ты такую глупость сделать можешь…».
Я посмотрел на подполковника Соболева. Он молчал, потел и хмурился, его мысли, как маятник, качались от вопроса «кто виноват?» к вопросу «что делать?».
А вот мысли Бориса Николаевича мне были интересны: «Поторопился я комиссию вызвать. Не представлял, что может сорваться в таком продуманном плане. И ведь подгадал под учения Альфы. Спасибо Капитонову, предупредил. Но этот спутал все карты. Думал, он с проверкой по хозяйственным делам и строительству едет, а он вон куда полез. И ведь Калугин пообещал, что задержит его вылет. Как он вообще попал на тот самолет, которым летели Зайцев и два этих клоуна?», — и он посмотрел на меня с нескрываемой ненавистью.
Но тут же справился с эмоциями и улыбнулся.
— Тааак, шта-аа я тут понимаю, — заговорил он совсем другим, примирительным, тоном, — все мы виноваты, все недоработали, не согласовали. Естественно, что цена такой несогласованности была бы очень высокой. Но не произошло же ничего? Ведь в последний момент не сработало? Ну и главный виновник сам себя наказал… — Ельцин бросил взгляд на пустой хрустальный стакан из-под коньяка, сглотнул, и продолжил:
— Па-а-этому я предлагаю вот шта-аа… — он почесал нос. — Сейчас тут московские специалисты поработают, дадут рекомендации. А я так понимаю, что ваши бойцы, Геннадий Николаевич, — Ельцин посмотрел на Зайцева и выдавил из себя улыбку, — уже помогают службе охраны станции? Вот и хорошо. Если имел место быть суицид,
