Хозяин Амура - Дмитрий Шимохин

Я стиснул зубы так, что заходили желваки. Какого черта⁈ Золото, наше золото, уезжает прочь в руках врага! А я должен просто смотреть! Эти люди — пособники убийц и работорговцев! Какая к ним может быть честь?

— Пусть уходят, — продолжил Кантегор, не обращая внимания на бурю в моей душе. — Пусть доставят ему его золото и наше слово. Слово о том, что волки больше не служат шакалам. Так будет по чести.

Я посмотрел в его старые, выцветшие глаза и увидел в них нерушимую, вековую правоту. Я мог приказать монголам атаковать. И они, связанные моей платой, подчинились бы. Но в тот же миг я бы потерял эвенков. Навсегда. А возможно и уважение монголов. Для этих детей степей слово и ритуал были важнее тактической выгоды. Нарушь я их закон сейчас — и этот союз, скрепленный золотом и общей угрозой, рассыплется в прах.

— Хорошо, — прохрипел я, отменяя приказ. — Вот только мне есть, что им сказать, не прошло пяти минут как я вместе с Очиром поехал к прихвостням Тулушеня.

— Сегодня вам повезло, но только сегодня. Удача вашего хозяина не вечна. Он должен мне очень много, и не золота, а той платы, что взымают кровью. А теперь пшли вон шакалы!

Очир же переводил мои слова. Лица китайцев менялись, когда до них дошло, что их отпускают живыми.

Маленький отряд китайцев, не веря своему счастью, судорожно подобрал брошенные мешки. Они в панике вскочили на коней и, хлестая их, словно за ними гнались все демоны преисподней, ускакали прочь, поднимая за собой столб унизительной пыли.

Спустя час огромное, объединенное войско темной рекой текло по степи, двигаясь к Силинцзы. Земля гудела под тысячами копыт.

* * *

Гонцы, посланные мной, добрались до Силинцзы. Полуживые, на загнанных в пене лошадях, Баоса и его товарищ донесли весть: Смертельная угроза — шесть сотен эвенков идут войной, а я встал у них на пути.

Софрон не стал ждать. Тревога в Силинцзы выла недолго. Собрав всех, кого мог — наш старый костяк, самых верных тайпинов, даже нескольких еще не окрепших раненых — он сформировал отчаянный отряд помощи. Их было чуть больше сотни — горстка бойцов против степной орды. Их план был безумен и прост: выступить навстречу, найти нас и ударить в тыл, попытаться прорваться или умереть, но не бросать своих.

Они шли по степи, напряженно вглядываясь в горизонт. Передовой дозорный прилетел назад, не помня себя от ужаса.

— Пыль! — заорал он, осаживая коня. — На востоке! Орда! Идут на нас!

Софрон и Тит выехали на холм. Картина, что открылась им, лишала всякой надежды. На горизонте поднималось огромное облако пыли, из которого, словно саранча, выплескивалась конная лавина. Сотни и сотни всадников.

— Это они, — глухо сказал Софрон, понимая, что опоздал. Что нас уже смяли, и теперь эта неудержимая сила идет за их душами. — Разворачивай людей. К бою.

Бежать было поздно и бессмысленно. Их маленький, злобный отряд, застигнутый в открытой степи, был обречен.

— Ну, Тит, прощай, брат, — сказал Софрон, проверяя барабан своего револьвера, пока бойцы спешно строили хлипкую баррикаду. — Мы им покажем, как наших обижать. Повоюем напоследок.

— Прощай, — так же прогудел Тит, сжимая в руках ружье.

Они ждали смерти. Но когда авангард орды приблизился, Софрон замер, не веря своим глазам. Впереди этой дикой, чужой армии, ехал он. Курила. Не бежал. Не отступал. Он их ВЕЛ.

— Курила!!! — взревел Тит так, что, казалось, сама степь вздрогнула. — Живой!!! Наши!!!

Два отряда встретились посреди бескрайней степи. Это была сцена, достойная легенд.

— Как?.. — только и смог выдохнуть Софрон, когда первые восторги улеглись. — Мы думали, вы погибли! Мы шли умирать за вас! А ты…

Он обвел взглядом дикую, разношерстную орду — монголов в потертых халатах, эвенков с перьями в волосах и медвежьими клыками на шеях и трудяг на телегах. Потом перевел взгляд на меня и лишь покачал головой.

— Господи помилуй, Курила, кого ты привел… Мы тут думали, как тебя из петли вытащить, а ты… ты привел их с собой. Да с такой ватагой можно до самого Пекина дойти.

А Тит, забыв обо всем, с детским, неподдельным восторгом ходил среди эвенкийских воинов, трогал их длинные копья, цокал языком, разглядывая крепких, низкорослых лошадей и богато украшенные седла.

Путь назад в Силинцзы был веселым и незабываемым. Огромная, разношерстная орда растянулась по степи, поднимая в небо гигантское облако пыли, видимое за десятки верст.

Земля гудела, а Воздух был наполнен гортанными криками погонщиков, резкими командами на монгольском, певучей эвенкийской речью и редкой, но веской русской бранью. Я ехал в центре, между старым эркином Кантегором и хитроглазым Очиром. Мы почти не говорили — перевод был долог и неудобен на скаку, но мы понимали друг друга без слов.

Софрон и Тит, присоединившись к нам со своим маленьким отрядом, поначалу держались особняком, ошеломленные и немного напуганные этим диким, необузданным войском.

На следующий день, к полудню, мы увидели стены Силинцзы.

Когда наша орда вылилась в долину перед крепостью, ворота распахнулись. Из них высыпали все, кто оставался в тылу. Они смотрели на нас молча, ошеломленно. Они провожали сотню бойцов, идущих на верную смерть. А вернулась целая армия.

Этот вечер должен был принадлежать нам.

— Сегодня мы празднуем! — проревел мой голос над притихшей долиной. — Резать лучших баранов! Достать все запасы! Сегодня пируют все — от вождя до простого воина!

Вечером в ямэне, бывшей резиденции Тулишэня, а теперь — моей, кипел дикий, триумфальный пир. Огромные котлы, в которых еще недавно варили баланду для рабов, теперь пузырились наваристым бульоном из баранины. На вертелах над кострами, расставленными прямо во дворе, шипели и истекали жиром целые овечьи туши, распространяя по долине умопомрачительный запах жареного мяса и специй.

За длинными столами, сколоченными наспех из всего, что попалось под руку, сидели они — моя новая армия. Моя орда. Суровые, обветренные монголы Очира пили кумыс из деревянных пиал, их гортанный смех смешивался с тихими, но полными достоинства разговорами эвенкийских вождей. Мои старые товарищи, уже изрядно захмелев, горланили песни, а рядом с ними молчаливой, но грозной силой сидели «факельщики», впервые за долгое время евшие досыта.

И среди этого буйства жизни я увидел его. Сафара!

Он стоял в стороне от шумного веселья, у резной колонны, поддерживающей навес. Он был