Хозяин Амура - Дмитрий Шимохин

Мы вышли им навстречу: я, Левицкий и Очир, который должен был переводить.

Когда мы сошлись, всадники спешились. Двое, очевидно, главные, остались стоять, а третий, что держал шест с конским волосом, шагнул вперед, выступая в роли толмача.

— Наш великий эркин Кантегор желает говорить, — произнес он на ломаном маньчжурском, что тут же перевел мне Очир. Он указал на старика — высокого, сухого, с лицом, похожим на потрескавшуюся кору дерева, и длинными седыми косами, в которые были вплетены медные бляшки. На нем был богатый халат, подбитый мехом соболя.

— А с ним великий саман Чонкой! — продолжил толмач, указывая на второго. Тот был моложе, широкоплечий и яростный. Его лицо было раскрашено желтой охрой, а в длинных, спутанных черных волосах виднелось несколько темных перьев филина и пучки крашеного конского волоса. На шее висело грубое ожерелье из медвежьих клыков, а от всего его костюма из оленьей кожи шел терпкий запах дыма, трав и чего-то еще — дикого, древнего и чужого. От него веяло первобытной силой и терпким запахом дыма и каких-то неведомых трав.

Я кивнул в знак уважения.

— Я слушаю великого эркина.

Прежде чем начать разговор о деле, Кантегор через своего толмача высказал первую просьбу.

— Он говорит, что вы сильные воины. Вы сражались храбро. И просит позволения забрать с поля своих мертвых и унести раненых. Таков обычай.

— Мы не воюем с мертвыми, — ответил я. — Забирайте.

Эркин дал величественный знак, и по полю тут же засновали эвенки, подбирая тела своих павших и унося стонущих раненых. Эта мрачная процедура заняла не меньше получаса. И только когда последний убитый был унесен, и на поле остались лишь трупы их лошадей, старый эркин начал настоящий разговор.

Он говорил медленно, с достоинством, и Очир так же медленно переводил.

— Он говорит, вы деретесь как волки, — сказал Очир. — Говорит, таких воинов они давно не встречали. Он уважает вашу храбрость.

— Поблагодари его, — ответил я. — И спроси, зачем они напали на мирный караван. Мы не сделали им ничего плохого.

Старик выслушал перевод и покачал головой.

— Мы не воюем с вами. Мы исполняем долг. Человек по имени Тулишэнь заплатил нашему роду много золота. За это золото мы дали ему слово, что уничтожим ваш отряд и вернем ему город Силинцзы.

Чонкой, до этого молчавший, вдруг шагнул вперед.

— Слово, данное, пусть даже за золото, — прошипел он, — для нас, детей тайги, тверже любого камня. Мы не можем отступить. Мы не можем потерять лицо.

Я смотрел на их непреклонные, фанатичные лица и понимал — мы в тупике. Их не купить, не запугать. У этих диких народов очень развито понятие чести. Понятие, которое заставляло их идти на верную смерть ради слова, пусть даже данного китайскому разбойнику.

— Мы тоже не можем отступить, — сказал я ровно. — Значит, будем драться до последнего.

Переговоры зашли в глухой тупик. Ни одна из сторон не могла уступить, не потеряв чести. Мы стояли друг против друга посреди выжженной степи, и казалось, что выхода нет, кроме как снова проливать кровь, пока одна из сторон не истечет ею полностью.

Мы молчали. Старый эркин Кантегор ждал моего ответа, но отвечать было нечего. Сила на их стороне, а степное слово чести — на его. В этот самый момент, когда, казалось, все было кончено, вперед шагнул Очир.

До того он стоял чуть позади меня, исполняя роль простого переводчика. Теперь же выступил в центр круга, и в его фигуре не осталось ничего от услужливого проводника. Это был посол. Посол великого и грозного народа.

— Уважаемый эркин, — начал он, обращаясь к Кантегору не как равный, а чуть свысока, как говорят с младшим. Говорил он по-монгольски, но каждое его слово, наполненное рокочущими, степными звуками, было весомо, как камень. — Ты говоришь о слове, данном китайскому шакалу. Это слово воина. Но есть слово старше и крепче. Слово побратимов.

Он повернулся и указал на меня.

— Этот русский нойон — мой анда. Мы вместе ели мясо с одного ножа и пили кумыс из одной чаши. Он — друг моего нойона.

Очир сделал паузу, обводя всех тяжелым взглядом.

— Тот, кто прольет кровь моего анды, станет врагом моего рода. А враг моего рода станет врагом всего нашего улуса.

Чтобы его слова не были пустым звуком, он полез за пазуху своего потертого халата. Но достал не оружие, а маленькую, пожелтевшую от времени и прикосновений сотен рук костяшку. Волчью астрагалу. Высушенную кость из коленного сустава степного волка. Древнюю, священную тамгу его рода, знак союза и войны.

Он бережно и с огромным внутренним достоинством бросил ее на землю, в пыль, прямо между собой и ногами эвенкийских вождей.

— Подумай хорошо, эркин Кантегор, — закончил он, и голос его стал тих, но от этого еще более страшен. — Стоит ли золото китайского разбойника большой войны с народом Чингисхана? Сегодня вы убьете нас. Но завтра из степи придут не сто воинов. Придут десять тысяч. И они сожгут ваши стойбища дотла, а ваших женщин и детей уведут. И это тоже будет слово воина. Слово монгола.

В наступившей тишине слышалось, лишь как свистит ветер. Угроза была не просто реальной. Она казалась абсолютной. Это понимал каждый степняк. Старый вождь Кантегор перевел свой взгляд с волчьей кости, лежавшей в пыли, на непреклонное, каменное лицо Очира, потом — на своих воинов. Я видел, как на его морщинистом лбу сошлись глубокие, тяжелые складки. Он погрузился в долгие, мучительные раздумья. И в этих раздумьях решалась наша судьба.

Глава 11

Глава 11

Воздух, казалось, звенел от напряжения.

Волчья астрагала, брошенная Очиром, лежала в пыли между нами — маленький, пожелтевший кусочек кости, который весил сейчас больше, чем все золото Тулишэня. Угроза большой войны повисла над степью, как грозовая туча.

Эвенкийские вожди — старый эркин Кантегор и молодой Чонкой — долго, гортанно переговаривались. Их клекочущий, похожий на птичий, язык был мне непонятен, но я видел все по их лицам. Мудрость и упрямство боролись в глазах старого эркина, он взвешивал на весах чести золото и кровь, и чаша с кровью явно перевешивала. Но молодой был чистой, незамутненной яростью. Его ноздри раздувались, как у взбешенного быка, рука не отпускала рукоять сабли. Он был готов умереть, но не