Вершина Мира - Андрей Алексеевич Панченко

Через какое-то время мы начали раздеваться. Куртки и пончо шерпов перекочевали на рюкзаки, мы остались только в свитерах, а некоторые из шерпов вообще, шли по пояс голыми. И всё равно — было жарко. Мы обтирали перегретые лица снегом, закидывали его себе за шиворот, ложились на лёд, но помогало это не на долго. Солнце сверкало, и только тёмные очки европейских альпинистов, и щелевые инуитские накладки на глаза, которые мы выдали шерпам, спасали нас от его безжалостных лучей.

— Как в Альпах! — Когда мы остановились в очередной раз отдохнуть, выдал Норсон — Красивее ледника я не видел!

— Да — Согласился я, оглядываясь по сторонам — Льда я в своей жизни видел много, но этот ледопад прекрасен!

Я не кривил душой, я действительно так думал. Нас окружали невероятные голубые льдины, разбросанные в самом хаотичном порядке, уходящие куда-то в центр земли ледяные трещины. Всё сверкали и переливалось, как будто мы находились в сказочной пещере набитой драгоценными камнями.

Но красота красотой, а идти надо. То, очень редко, по почти ровным поверхностям с плавным набором высоты, то, что чаще, по крутым ледяным стенкам наверх, и что самое обидное — вниз. Эти хождения туда-сюда ужасно выматывали.

Иногда путь пересекали трещины, через которые надо было перешагнуть. Иногда такие, через которые перешагнуть никак не получалось, через них тоже были проложены лестницы.

Вскоре мне уже казалось, что этот ледник никогда не закончиться. Казалось, что высота набирается как-то особенно мучительно медленно. Постепенно жара спала и снова стало прохладно. Мы снова оделись, а потом и опять начали мёрзнуть. Солнце, ещё недавно пытавшееся нас испепелить, уходило за горизонт.

Но вот позади остались последние трещины, последнее нагромождение льда, и мы выбрались в какое-то более-менее ровное пространство, однако несмотря на это, идти до места, на котором мы планировали разбить наш лагерь, было ещё довольно далеко. Медленно мы ползли вперед, пока не увидели оставленную в предыдущих выходах метку.

Для того, чтобы дойти до нового лагеря, нам понадобилось четырнадцать часов.

Мы все как один буквально рухнули на площадку, где ещё пару дней назад на разведке вбили два железных колышка и навалили турик с полоской парусины. Высота по барометру — около шести с небольшим тысяч метров.

Я сразу раздал команды — без лишних слов, голос уже охрип:

— Готовим две площадки — под палатки, и под кухню.

Шерпы работали как часовой механизм: резали льдорубами полки, натягивали брезент, трамбоваил снег. Наши железяки — кованые колышки и самодельные ледовые крючья — входили в лед с визгом, но держали. Палатки закрепили в восемь точек, оттяжки пустили через ледовые «кошки», вбитые горизонтально, — так меньше вырывает. Этот лагерь и палатки останется тут навсегда, пока его не снесёт ветром или не погребет под собой снег. Спускать вниз мы ничего не будем. Он должен послужить нам и при новом акклиматизационном подъёме, и при штурме вершины, и при спуске вниз.

Кухня была поставлена в первую очередь. Ну как кухня? Это громко сказано: брезент на двух палках и верёвочных растяжках. Поставили две примуса, третью керосинку Фомин утащил к кислородным баллонам и оборудованию, для которого была установлена отдельная палатка. Нам нужно было хотя бы вскипятить чай, чтобы согреться.

Чай, правда, сварился нескоро: вода кипела вялыми пузырями, словно ей тоже не хватало кислорода. Каждая кружка — маленькая победа над горой. Пахло керосином, мокрой овчиной и человечьей усталостью.

Вилли сел, уронив плечи, и молча смотрел в пустоту. Норсон сунул ему кружку:

— Пей. Ты молодец, здесь не стыдно бояться. Боятся все, даже наш железный Волков. Здесь просто нужно делать всё несмотря на страх.

Вилли молча кивнул, руки его дрожали, но он пил.

Я обошёл всех: у кого губы синие, у кого ногти побелели, у кого голова «стянута обручем». Если честно, то Вилли я бы сразу спустил вниз, но по плану — ночёвка здесь. Лёгкая горная болезнь терпима. Для англичанина Фомин приготовил на всякий случай «пробный» баллон с кислородом.

К девяти вечера мы притихли. Пульс у всех — как барабан в строю. Сон пришёл рваный: лежишь, проваливаешься в темноте, хватаешь воздух, и кажется, что вокруг горла затянут обруч. Из европейцев почти никто не спал толком, кто-то стонал, кто-то метался во сне. Ночь прошла мучительно.

Утро выдалось холодным и мрачным. Нам предстоял новый рывок к вершине, ещё на пятьсот метров. Выше идём «облегчёнными», и не в полном составе, но всё равно каждый несет на своем горбу дофига и больше груза — верёвки, железо, бамбуковые шесты для лестниц, штормовые палатки для второго лагеря. Дальше путь не разведан и готовой тропы нет, мы будем прокладывать её по новой, а значить лёгкой прогулки не ожидается. Двенадцать шерпов и Вилли идут назад, а остальные — вверх. Уходящим тоже придётся не легко. Завтра они снова должны будут подняться назад, с новой партией груза.

С трудом запихиваю в себя скудную пайку, состоявшую из риса с мясом и чая. Аппетита нет, еда в горло не лезет. Прощаемся с уходящими, оставляем палатки, часть топлива, два ящика с едой, четыре баллона кислорода, остальное несём дальше.

Картина перед нами открылась величественная. Вчера, когда мы шли в сумерках, нам не было дела ни до чего, а сегодня все задрав головы вверх смотрели на гору. Отсюда, из первого штурмового лагеря впервые открылись взору невидимые из базового лагеря грозные и величественные очертания Эвереста.

Из лагеря путь вверх начинался почти сразу с крутой стенки льда, уходящей под острым углом к небу. С утра стояла тишина — лишь потрескивание льда и глухие удары кошек о поверхность. Воздух был резкий, колкий, будто им можно было резать кожу.

Мы вышли в пять утра. Я шёл первым, за мной — Фомин, двое шерпов и капитан Норсон. Остальные двигались уже по проложенной нами тропе, пользуясь страховкой. Только мы впятером сейчас шли почти налегке, шерпы же сгибались под тяжестью груза.

Первый участок — крутая ступень, примерно в тридцать метров высотой. Лёд был серый, плотный, с прожилками замёрзшего снега. Мы двигались в обвязке, вбивая крючья и крепя к ним верёвки. За