Казачонок 1860. Том 1 - Петр Алмазный

не расскажет. Глядишь, сам когда-нибудь это поймешь. Вот только знаю, что последним таким был Алексей Прохоров, говаривал про него тебе уж. Шашка та, что у тебя от него и осталась в нашем роду. Так вот у него, Гриша, и были такие же отметины, что у тебя. И дед мне рассказывал, что раны на нем затягивались все очень быстро, да и в бою он был аки зверь лютый. Он под Полтавой в 1709 году со своими выучениками много шведа извел. Да не в прямой схватке, а больше в вылазках, да засадах. Ценили есаула Прохорова в войске. Говорят, знал он почитай всегда, где враг будет. Вот и ты, гляжу, не прост. Не знаю точно, но мне кажется, что эта сила родовая, что ему подчинялась к тебе перешла, хоть и минуло почитай полторы сотни лет с его гибели.

— Да, деда, истории ты мне рассказываешь, и что прикажешь с этим делать?

— Да ничего не делать, внучек, живи по правде, так как сердце велит, да честь рода своего не опозорь. А от него, кроме шашки, еще кое-что осталось.

И дед с этими словами снял со своей шеи какой-то неприметный оберег. Я замечал его раньше у деда пару раз, но значения не придавал. А теперь взяв в руки, смог разглядеть внимательнее. Это была вырезанная из дерева свистулька в виде сокола. Такие иногда еще детям делают для забавы. Сделана она была довольно грубо, и на украшение никак не тянуло. Я, держа ее в руках, перевел на деда вопросительный взгляд.

— Этого сокола, Гриша, привезли казаки вместе с шашкой. Пращур твой Алексей Прохоров со свистулькой этой не расставался никогда и носил на груди. Так она потом к деду моему попала, ну и ко мне, — улыбнулся тот. — А вот то, как она у Алексея Прохорова оказалось, это и вовсе легенда нашего рода: Наш далекий предок захватил в плен кипчакского хана и тот в качестве выкупа подарил ему сокола, который должен служить вечно всем потомкам, пока род не исчезнет. Так вот, внучек! А теперь время пришло хозяина поменять.

Я не стал выпытывать у деда ничего, подержав деревянную свистульку в своих руках, надел бечевку на шею.

— Спасибо, дедушка, буду беречь!

* * *

На четвертый день я встал уже увереннее. Не восстановился полностью, конечно, нет. Но бок ныть стал гораздо терпимее.

— Больно шустер, Гриша, — ворчала Аленка.

Вечером заглянул Мирон, по виду и запаху сразу понятно, что только из мастерской.

— Ну как, Григорий, жив?

— Куда ж я денусь! — кивнул я. — Заходи, садись.

— Слыхал крепко тебя приложило, а тут гляжу уже и из дому выглядываешь!

— Кормит Аленка просто на убой, вот в нужник и бегаю!

Мы посмеялись вместе.

— Дело к тебе есть, — сказал я мастеру.

Мирон мотнул подбородком:

— Говори, чего надумал опять.

Я достал листок с эскизом: — Вот смотри надо такую вешалку сделать, чтобы бурку сушить, а здесь для папахи место. Пришел, повесил и хлопот нет. Она и форму держать будет и сохнуть быстрее. По зиме да слякоти милое дело, Мирон.

Он изучил эскиз: — Сделать можно, дай день-два и готово будет!

— Вот еще, — протянул я следующий рисунок, на котором попытался изобразить подобие кухонной мебели. Стол-тумба для готовки стоя, над ним ящички.

— А тут опять намудрил чего-то?

— Да все просто, смотри!

Я ему подробно все объяснил, ответил на вопросы.

— Сделаю, Гриша, не переживай! Тебе же не к спеху?

— Можешь не торопиться!

Не прошло и часу, как порог переступил Трофим.

— Здоров будь, Гриша, — сказал он. — Ну что, давай наши дела посчитаем?

— И тебе поздорову! Давай, конечно, — я придвинулся ближе.

Трофим уселся на табурет, достал листок бумаги, где видать отмечал трудодни на нашей ударной стройке.

— Значит так, — начал он, загибая пальцы. — Работали у тебя мы вчетвером. Три седмицы, да еще два дня. По двадцать пять копеек в день ты положил. Это выходит… — задумался он.

— 23 рубля выходит, Трофим.

— Да лошадь, ты мне за 25 рублей сговорил. Получается я тебе еще должен два рубля? — почесал он затылок.

— Выходит так, Трофим. Я протянул руку под подушку и достал оттуда десять рублей серебром.

— Как же это так? — спросил Трофим.

— Работали вы на совесть, держи! С товарищами поделишься.

— Ну, это как водится! — улыбаясь взял деньги Трофим.

Я лег обратно, чувствуя, как под ребрами еще покалывает периодически, но уже терпимо.

На седьмой день я уже ходил поувереннее. Бегать конечно рано, но силы начинают возвращаться, а это радует.

«Хорошая все-таки штука мне досталась», — подумалось мне про приобретенную с перемещением особенность организма.

Понемногу стал по двору ходить, делами начал заниматься посильными. Организм уже требовал движения. Да зарядку в щадящем режиме ввел, как только понял, что осилю.

Услышал знакомый голос и обернулся к воротам, там стоял Атаман с Яковом и крепкий мужчина в мундире с прямой осанкой, по которой сразу читалась военная выправка.

— Здравы будьте, гости дорогие!

— И тебе поздорову, Григорий, — сказал атаман.

Они зашли и остановились передо мной. Маша тут же прижалась к моей ноге, но я шепнул, чтобы в дом бежала.

— В ногах правды нет! В дом пройдем или вон на веранде посидим!

— А давай на веранде, погода сегодня замечательная! — сказал атаман, но я по голосу почувствовал, что он отчего-то напряжен.

Мы прошли до веранды, пристроенной к бане. Гости осматривали все внимательно, особенно вырытый рядом прудик и воду, которая бежала в него из глиняной трубы.

— Добре, здорово ты все устроил! — сказал атаман. — Да ты мне и после расскажешь, что да как тут у тебя. А нынче с делом важным к тебе пришли. Вот, познакомься: господин штабс-капитан, офицер для секретных поручений штаба Кавказского военного округа, Андрей Павлович Афанасьев.

— День добрый, Григорий! Вопрос к тебе имеется. Нашли мы одного человека, но сходу не признали. А когда он заговорил… кое-что выяснилось. И человек тот, на тебя указал!

— Никак в толк не возьму, о чем вы Андрей Павлович?

— Ключ, Григорий. Пора уже и про него поговорить.

Глава 17

В поисках секрета

Я смотрел на офицера спокойно. Секрета из ключа Кострова я не делал — того самого, что он успел сунуть мне перед тем, как потерял сознание. И атаман Строев об этом прекрасно знал.

— Андрей Павлович, — улыбнулся я, ни капли не смутившись. — Право, не пойму, в чем проблема? Да, ключ у меня, и Гаврила Трофимыч об этом знал. Я