Леонид. Время выбора - Виктор Коллингвуд

Тут же богатое воображение нарисовало мне картину маслом: завтра утром тот самый шустрый мальчишка-газетчик, размахивая свежим номером «Трибьюн», будет орать на углу: «Экстра! Экстра! Таинственная смерть большевистского бонзы! Гангстер по кличке „Крокодил“ застрелил комми в двух шагах от его отеля! Читайте подробности: красные не умеют пользоваться картой!».

Смешно и глупо. Товарищи в Москве такой некролог точно не оценит.

Оглянувшись, я увидел в конце узкого, темного туннеля переулка сияющую полоску Мичиган-авеню. Там, в ста метрах отсюда, летели дорогие лимузины, и неоновый младенец пил свой бесконечный сок.

А пойду-ка я подобру-поздорову… Это Чикаго, братец, город, недавно еще бывшей вотчиной Аля Капоне, место, где ад и рай переплетены, как пальцы в замке.

И, рассудив, что рисковать головой ради экономии десяти минут — верх идиотизма, я героически развернулся и, поеживаясь от холода, быстрым шагом направился обратно к свету.

Благополучно вернувшись в отель, я мечтал только об одном — рухнуть на хрустящие простыни «Стивенса» и выключить мозг до утра. Но в номере меня ждал сюрприз.

В глубоком кресле, под торшером, сидел Грачев! Выглядел он очень взъерошенным: пиджак сброшен на диван, галстук съехал набок, манжеты рубашки серые от пыли, а на коленях — ворох каких-то проспектов и смятых газет. Устинов уже спал в соседней комнате, а Виталий Андреевич, судя по пепельнице, полной окурков, ждал меня давно.

Едва я вошел, он вскочил. Глаза его, обычно спокойные, лихорадочно блестели.

— Леонид Ильич! Наконец-то! — выпалил он вместо приветствия. — Я уж думал, вас Микоян в плен взял.

— Виталий Андреевич? — я бросил ключ на столик. — А мне портье в «Конгрессе» сказал, что вы исчезли. Я грешным делом подумал, вас гангстеры украли. Где вы пропадали все это время?

— Какие гангстеры! — отмахнулся он. — Как вы и поручили, был в Саут-Бенде, на заводе Студебеккера.

— Ну, раз были, так рассказывайте! Как вам показался завод?

— Отлично! Завод — во! — Виталий Андреевич энергично поднял вверх оба больших пальца. — И приехали мы очень вовремя. Лучшего момента, чтобы взять «Студебеккер» за горло, просто не придумать!

— Поясните, — я налил себе воды из графина.

— Они банкроты, Леонид Ильич! — с жаром воскликнул Грачев. — Ну, то есть почти. Компания под внешним управлением. «Рисивершип», как они это называют. Альберт Эрскин, их прежний президент, застрелился год назад, акции рухнули. Сейчас там рулят конкурсные управляющие — Хоффман и Вэнс. И им страшно нужны живые деньги, чтобы расплатиться с кредиторами и запустить новый конвейер.

Грачев схватил со стола яркий буклет с изображением обтекаемого лимузина.

— Завод стоит полупустой. Я там покрутился, поговорил с работягами у проходной, даже в шоу-рум заглянул. Оборудование у них — сказка! Прессы, литейка, сборочная линия — всё новейшее, Эрскин вложился перед кризисом по полной. А загрузки нет! Они делают прекрасные машины, их «Президенты» и «Командоры» — это высший класс, но в Америке сейчас некому их покупать. У народа нет денег.

И он с чувством бросил буклет обратно на стол

— В общем, фирма в тупике. У них есть отменные инженеры, есть станки, но нет оборотных средств. Они сейчас за любой заказ уцепятся, как тот утопающий за соломинку. Если мы придем к ним завтра с мешком золота и скажем: «Продайте нам технологии грузовиков», — они нас расцелуют, все чертежи продадут, и мать родную в придачу завернут, лишь бы завод не закрыли!

Грачев говорил так бойко и убежденно, что мою усталость как рукой сняло. Мои догадки подтвердились. Хищный оскал капитализма в кризис — это именно то, что нам было нужно. Раненый зверь сговорчив.

— Значит, говорите, Хоффман и Вэнс? — переспросил я.

— Да. Крепкие мужики, производственники, пытаются вытянуть воз. Но без вливаний им конец. Я с ними виделся, с обоими. Заявился прямо в дирекцию, представился уполномоченным инженером «Амторга». Сказал, что Советский Союз ищет серьезного партнера для модернизации своего грузового флота. Никаких документов у меня с собой, понятное дело, не было. И знаете что? Меня не то что не выгнали — тут же пригласили к управляющим! Ну, я только им намекнул, в самых общих чертах, о масштабах возможного заказа… Боже, вы бы видели, как у них загорелись глаза! Вся спесь слетела мгновенно. Они мне руку трясли, как родному, и кофе поили. Хоффман прямым текстом: «Мистер Грачев, если у русских есть реальный интерес и возможность платить — мы расстелим перед вами красную дорожку». Они на крючке, Леонид Ильич. Ждут нас завтра как мессию.

— Отлично, Виталий Андреевич. Будем считать, что вы провели блестящую разведку боем.

Я подошел к окну. Внизу, в черной чаше Чикаго, ползли светлячки автомобилей.

— Завтра мы поедем в Саут-Бенд официально. Сделаем им предложение, от которого невозможно отказаться. Если они так голодны, как вы говорите, мы купим у них всё что планировали. А может быть, — даже больше. Идите в свой отель, товарищ главный конструктор, закажите нам билеты и ложитесь спать. Завтра нам предстоит торговаться за будущее советского автопрома. И, судя по всему, у нас на руках все карты!

Глава 16

Итак, пока Устинов, оставшись в Чикаго, доводил до ума сделку с Данном, мы с Грачевым отправились в городок Саут-Бенд в Индиане. От Чикаго это примерно пара часов на поезде. Здесь, в американской глубинке, и располагался главный завод Студебеккер.

Дорога до Саут-Бенда вызвала во мне ностальгические воспоминания о «второй родине» — Приднепровщине под Каменским. За окном вагона тянулась Индиана — плоская, как бильярдный стол, и бесконечная. Куда ни кинь взгляд — везде колыхался зеленый океан молодой кукурузы и пшеницы, вырастающий из жирного, черного, как гуталин, чернозема. Если бы не кричащие рекламные щиты с призывами жевать табак, я бы мог поклясться, что еду где-то под Днепропетровском. Конечно, вспоминались и виденные мною в 21 веке поля Донбасса. Но там пейзаж был иной: поля были разрезаны линиями лесополос. Здесь же иной раз кукуруза колосилась буквально до горизонта.

Высокое небо Индианы тоже сильно отличалось от привычной картины. Оно не было голубым. Его затянула странная, белесая, похожая на снятое молоко пелена. Солнце сквозь эту высотную муть светило тусклым, медным светом, лишая