Темная лошадка - Владимир Владимирович Голубев
— Я, Павел Петрович, прошу рассмотреть мой проект обустройства народного просвещения. У меня кровью обливается сердце, когда я вижу совершенно необразованных крестьянских детей, среди которых множество подлинно гениальных умов. Алмазы, которые нуждаются в огранке, чтобы стать бриллиантами! А этой огранки — образования, у них-то и нет!
Хорошо, что среди дворян и горожан, Вашими заботами и попечением церкви, неграмотных уже нет, но крестьяне! Я за свой счёт обучаю троих крестьянских деток, которые, по моему мнению, могут составить славу России! Родители не желали их учить чему-то в крестьянской жизни ненужному! Я уже несколько лет хожу по всем близлежащим ярмаркам в поисках таких несчастных, лишённых света, но что я способен сделать один?
А девочки? Чем женщины в вопросах образования хуже мужчин? Как мать может растить детей, не имея даже представления о правилах счёта, истории или не умея читать святцы? Кого она сможет вырастить? Я знаю, что Вы настаиваете на обязательном образовании дворянских и поповских дочерей, что в столице есть Новодевичье общество, в котором обучаются уже более пятисот юных дворянок и столько же горожанок, что многие матушки учат девочек, но этого очень мало!
Я прошу Вас, государь, сделать новый шаг! Прошу сделать обучение в приходских школах обязательным, причём и для девочек! Прошу создать более строгую систему образования, в которой все лучшие выпускники этих школ смогут продолжить дальнейшее обучение в гимназиях! Мне кажется, что такое вложение государственных средств окупится сторицей уже в ближайшем будущем!
Я подготовил проект создания такой системы и прошу рассмотреть его, пусть и как основу для решений, но молю Вас: не выбрасывайте мои труды без раздумий!
Его долгую и пламенную речь я выслушал молча, только пристально глядя на принца голубых кровей, волею судьбы заброшенного в Россию, отпивая по глотку холодный грушевый взвар и впитывая его мысли. Когда он закончил, я встал и в размышлении начал ходить. Принц Брауншвейгский же ждал, выплеснувшись и не понимая, что ему делать дальше.
Я взял его проект, начал читать, перелистывая, снова читая, иногда возвращаясь к прочитанному ранее. Прошло, наверное, больше часа. Меня захватила мысль, логика, расчёты, пусть и довольно приблизительные, но верно ухватывающие суть решения. Автор проекта всё это время просто молчал, практически не шевелясь. Наконец, я закончил.
— Я очень рад, Антон Фёдорович, что Вы настолько поражены идеей народного просвещения. Вы замечательно близки к тем мыслям, которые преследуют, признаться, и меня. Да-да, Антон Фёдорович, и меня! Я много думал над этим. Даже Иван Иванович Бецкой не предлагал мне столько радикальных решений, однако же, наполненных единой мыслью. Я восхищен!
Не желаете ли возглавить реализацию предложенного Вами плана? Мне кажется, что Ваш ум достоин вывода его из провинции в столичную среду!
— Извините, государь, но я старый человек, у меня много дел в Вологде и я не готов к такой ответственности!
Я смотрел на него и видел, что бывший генералиссимус решительно не желает возврата к столичному блеску и светской жизни, он панически боится большого мира и это не исправить простым волевым решением.
— Хорошо, Антон Фёдорович, оставим это. Бецкой должен справиться… Ну, уж отказать мне в переписке Вы точно не сможете!
⁂⁂⁂⁂⁂⁂
Алексей Акулинин снова был в Петропавловске, слишком долго он путешествовал по восточным землям, пора было уже и возвращаться в столицу. Зимой ехать по бескрайним просторам Сибири было быстрее, и он собирался на последних осенних кораблях добраться до Охотска и дальше до весны доехать до Урала. А пока он, проживая в доме наместника, собирал записи о своём путешествии, читал Большой А́тлас Восточных земель Российской империи, ещё называемый Палласовым а́тласом.
Сия книга произвела настоящий фурор в мировом научном сообществе и просвещённых кругах, что привело к усилению образа России как страны безграничных чудес, территорий и возможностей. Рисунки на Большом А́тласе были выполнены искусно и в цвете, бумага была толстая, переплёт отделан золотом, а стоимость его была просто астрономическая. Был ещё и Малый А́тлас, который делался на более дешёвой бумаге, рисунки были чёрно-белыми, переплёт простым, и хотя он тоже стоил большие деньги, но книга расходилась по всей Европе как горячие пирожки.
Панину государь прислал Большой А́тлас в подарок, а тот не отказал Алёше в просьбе дать ему его почитать. Молодой человек внимательно изучал чудесную книгу, смотрел на замечательные картины, которые рисовали художники экспедиции, а перерисовывали лучшие мастера Санкт-Петербурга, на карты, читал описания туземцев, природы, зверей и растений и вспоминал, вспоминал…
Однажды он пошёл прогуляться по городу, на набережной увидел странную для Петропавловска картину: на низеньком постаменте, вдалеке от всех храмов, сидел очень большой, но сильно исхудавший огненно-рыжий человек, безвольно привалившись к стене дома и бессмысленно глядя перед собой. Рядом с ним стоял порожний горшок из-под консервов, в который прохожие бросали монеты.
— Кто это, Миша? — удивлённо спросил Алёша у хорошо ему знакомого адъютанта наместника, проходившего мимо.
— Это Тимоти О’Брайен, святой человек. — со вздохом ответил тот, — Ирландский переселенец. Его историю все знают, видимо, кроме тебя, Алёша. У него была семья — жена и пятеро детей. Жена и трое малышей умерли ещё там, на Британских островах, сынок на корабле — англичане же ирландцев, как скот, везут…
Он приплыл в Петербург с одной маленькой дочкой, но девочка хворая была, врачи сказали не жить ей. Но он вёз её всю дорогу, хотел, чтобы она увидела новую Родину, выхаживал. И дочка его умерла прямо как они сошли на берег… А он тронулся. Теперь, что делать с ним, никто не знает — православного бы при храме приветили, а он-то католик! Вот и сидит здесь, его Степан Торошка, трактирщик, приютил. Половые его утром приносят, вечером уносят…
— Что? — удивился Акулинин, — Где же это сказано в Писании, что католикам помогать нельзя?
— Так владыка Серафим запретил. — меланхолично ответил офицер, — Он человек новый, его только прислали, с ним наместник ссориться не захотел.
— Так… Миша, а наместник-то у себя?
— Нет, с утра отплыл
