Магия крови - Ник Перумов
Дракон вглядывается в некогда цветущие равнины, где зелень садов и желтизна пшеничных полей на глазах исчезают, обращаются выжженной пустыней. Он уже совсем низко.
А вот и то, что он так напряженно искал. То, что хоть и слабо, но притягивает его – как тянет его нарыв на берегах озера Сетджурна, далеко-далеко отсюда.
Орды, пожирающие плоть империи Корвус, встретили сопротивление. Возле поселения Оска, что на середине пути к имперской столице, стоит уже не орда, но воинство: ровные прямоугольники манипул, расчищенное поле, за ним – укрепленные, в полном порядке возведенные лагеря… Вольт, еще не столь широкий здесь, перегорожен плотиной, вражеским ладьям не пройти, причалы разобраны, берега укреплены. Тракт перекопан, перекрыт.
Стоящие легионы встречают Дракона восторженным криком. Но как же их мало! Дракон скользит над верхушками пиний и кипарисов, над полем, которому назначено вскоре стать смертным, он видит и легко читает легионные сигнумы: здесь I Славный, V Неколебимый, XI Грозный, III Неустрашимый, XIII Счастливый… И это все? Все, кто смог и захотел выйти для спасения своего отечества?
Да что там – своего бога, своего мира?..
Он скользит над полем: круг, другой, третий… Легионеры, стоящие в боевых порядках, приветствуя его, кричат, потрясают пилумами.
Salve! Salve! Salve, Maximus![21]
А вот и та, кого он искал. Не впереди воинства, где, казалось бы, положено быть вождю, но позади – так, как поступают умные полководцы. На высоком гнедом жеребце, гордо выпрямившись, в окружении нескольких приближенных – Куртия Фимбрия Перпенна, местоблюстительница императорского престола до появления или же назначения законного наследника. Ведь на челе ее горит оставленный Драконом знак, императорская диадема – бело-голубая, словно из бесценного живого жемчуга составленная нить…
Куртия торжественно поднимает руку, обращаясь к Дракону, прося его покровительства и силы, – и он, кружась, едва касается полупрозрачным своим телом ее пальцев.
Сила перетекает к ней, для Древнего бога – крохи, но для смертного должно быть весьма ощутимо. Ладонь Куртии светится, сила растекается окрест, растворяется, и каждый легионер, ждущий в строю начала сражения, чувствует ее. Это как еще одна броня, как чарка горячего вина, как слово полководца перед боем – согревает, и вдохновляет, и заставляет поверить в неизбежную победу.
Ваш бог поведет вас, смертные! Сам встанет рядом с вами! Если ваш бог с вами – кто против вас?..
Может быть, Дракон слишком разбрасывается, раздавая без счета смертным силу и себя самого? Его другая сторона, его неотъемлемая часть, Великий Темный, отделенный, отторгнутый в незапамятные времена Первой битвы богов, действует по-другому. Он берет: кровь, жизнь, поклонение, силу. Он не умеет и не хочет иначе. Копит отнятое, что-то – в длинной цепи гигантских амулетов, что-то – в самом себе.
А Дракон отдает. Потому часть его – в этой девушке на гнедом коне, часть – в одном черном псе, еще часть – в тех храмах и алтарях, что успели возвести по приказу Куртии Перпенны… Может быть, не стоит раздавать собственную силу сейчас, когда он так слаб, лишен поддержки прочих Хранителей, когда божки Араллора либо измельчали до состояния лесных и пустынных духов, либо поглощены Темным. Но он тоже не умеет иначе.
На противоположном конце поля из низких зарослей встают первые вражеские отряды – варварийцы в кожаных доспехах, с длинными мечами и круглыми легкими щитами. Одновременно – по тракту рысит, вздымая пыль, восточная конница, а на Вольте показываются пиратские ладьи, полные вооруженных воинов и гребцов-рабов, отчаянно налегающих на весла против течения.
По отдельности – легкий противник для выученных, опытных в воинском искусстве имперских легионов. Но вместе – их много, слишком много… Сильное, хорошо обученное, но малое числом воинство не выстоит против плохо организованного, но многочисленного противника; завалят трупами, но одолеют.
Дракон поднимается чуть выше, чтобы увидеть все наступающие отряды. Внизу, под ним, поют рога, командуя манипулам сдвинуть щиты. Вот-вот начнется атака…
И тут далеко-далеко, за Межпроливьем, на берегах великого озера лопается нарыв, полный тьмы. Дракон сбивается, валится на одно крыло – его словно тянут за незримое вервие, связывающее его с темной половиной…
Там, у них, у Темного, – его часть, черный пес, и он сейчас, словно магнитный камень, тянет Дракона к себе. Одновременно Дракон вновь ощущает и Хранителей – о нет, не свободных, не спешащих на помощь, но словно бы их крик из неведомой темницы долетает до его слуха и тоже тянет его туда, в Шепсут.
На миг Великий Дракон замирает в неустойчивом равновесии меж двух частей самого себя, зовущих его; причем одна – намного сильнее. Кто-то стоит за всем этим – ну конечно же те, кто пленил Великих Хранителей и хотел пленить его самого, и замысла этого не оставил. Но они, эти неведомые сущности, эти сильнейшие маги, не учли существования Корвуса. Или не знали о Куртии, о святилищах Дракона Изначального, о том, что империя еще не пала; или не придали этому значения, уверенные в собственной силе.
Потому Дракон не колеблется. Он не хотел, чтобы все вышло именно так, но сейчас – иначе он не может.
Иначе погибнет и Корвус, и весь Араллор.
Куртия вздрагивает и на миг словно теряет сознание, покачнувшись в седле, но лишь на миг. Маг на сером тонконогом жеребце, стоящем рядом, успевает только поддержать ее за локоть, но она уже снова выпрямляется, отводит поддержавшую ее руку и берет поводья. Конь под нею переступает, прижимая уши, но не смеет ослушаться всадницу.
Глаза ее сияют светло-голубым, как ясное зимнее утро, как живой жемчуг, светом.
* * *
– Дерзкие! Разве вы не знаете, что наш великий бог призвал всех чародеев в служение? Как посмели вы отвлекать меня от столь важных забот?..
Престарелый «говорящий с духами», закутанный, несмотря на жару, в оранжевый шерстяной плащ, кряхтя слез с ослика. Двое деревенских мальчишек подскочили, поддержали его под руки. Третий шустро отвязал притороченный к седлу посох, сделанный из кривоватого стволика оливы, отполированный за годы руками и чарами. Старый маг, ворча, принял его, пристукнул о землю.
– Что я теперь скажу великому, величайшему Темному? Что ничтожные простецы оторвали меня
