"Фантастика 2025-163". Компиляция. Книги 1-21 - И. А. Намор
„Однако“, – прокомментировала Жаннет, как зачарованная следившая за тонкими, но крепкими пальцами Баста. Действовал фон Шаунбург умело – едва ли не профессионально – быстро, красиво и… да – на редкость артистично, возможно даже, вдохновенно.
Он положил на ложечки по кусочку пиленого сахара. – „А рафинад у него откуда? Он что, знал, что я попрошу абсент?!“ – накапал на него по пять капель красной жидкости из бутылки и тут же поджег. Горит абсент не хуже спирта, да и состоит из спирта процентов на семьдесят или даже девяносто в зависимости от сорта. Но фокус не в этом, а в том, что по мере сгорания спирта сахар меняет цвет и плавится, так что через мгновение капли раскаленной карамели падали вниз. И, разумеется, абсент в стаканах вскоре вспыхнул, но Баст уже вливал через свободный край бокала талую воду из ведерка со льдом, где дожидалась ужина бутылка шампанского. Воды влил немного – максимум по три капли на каплю абсента, но этого хватило: огонь угас, а напиток в стаканах помутнел, решительно изменив цвет.
– Прошу вас, дамы! – Баст с улыбкой поднес стакан с „радужным молоком“ сначала Тане – она оказалась ближе, – а затем и Ольге, сидевшей чуть дальше. – Только не злоупотребляйте! На ужин у нас – персональное спасибо Степе! – магнум „Дом Периньон“, брют blanc de noirs[116] двадцать девятого года.
„Упасть, не встать! – мысленно покачала головой Татьяна, одновременно с „благосклонной“ улыбкой, принимая, у Олега – Олега ли? – стакан с абсентом. – Какие мы все из себя аристократы, блин! Просто блевать, господа-товарищи, извините за выражение, хочется!“
Но, так или иначе, глоточек горькой, несмотря на карамель, и крепкой, несмотря на воду, отравы. Потом еще один, и еще – под неторопливый „великосветский“ разговор. И сигаретка очередная – какая-то там по счету, но кто же считает! – очень к месту, и теплый воздух с сосновым ароматом, и улыбка Олега, прорастающая сквозь лицо Баста…
„Он мне нравится?“ – пожалуй, это все еще была Татьяна.
„Мне он нравится!“ – а это, судя по интонации и „гормональному“ всплеску, комсомолка наша проснулась.
– Баст! – восклицает Кисси, и тра-та-та-та, и бу-бу-бу-бу – мелет что-то неразборчивое и заливается своим виолончельным смехом.
„Шлюха австрийская!“
– Мадемуазель? – А это кто? Виктор или Степан?
„Степан или Виктор?“ – но лицо плывет, заштрихованное косым дождем…
„Да, какая разница! – русалкой выныривает из темных жарких вод подсознания Жаннет. – И тот хорош, и этот! Все трое, как на подбор! Выбирай и пользуй! Ils ont fait une partie de jambes en l'air[117]…“
„Фи, мадемуазель! Где вы вообще воспитывались?“ – ужасается Татьяна, воспитывавшаяся в те еще времена, когда и слово-то „секс“ произносили только шепотом и не при мальчиках.
„Да, ладно тебе, старушка! – фыркает внутри нее „суть и смысл французской женственности“. – Можно подумать, сама в комсомоле не состояла!“
И смех. Вполне себе блядский смех, и не понять уже, кто же это так „задорно“ смеется? Кисси где-то слева, за плывущим через комнату облаком? Или Жаннет в подсознании? Или, может быть, сама она?
– А угостите даму спичкой! – это она к кому? Перед глазами только туман и… да… белые и черные гробики… хи-хи…
– Прошу вас, my beautiful lady!
Чей это голос?
„Красивый голос…“
Но из тумана, откуда-то справа появляется рука с зажженной спичкой…
– Благодарю тебя, рыцарь… – Табак смешно щекочет нос и вызывает сухость в горле.
„А мы его смочим!“ – затяжка, медленная, как затяжной прыжок, выдох, глоток из стакана, все еще зажатого в левой руке, и холодный горький огонь, бегущий куда-то в глубину тела, навстречу природному огню, разгорающемуся в сердце и где-то еще.
Бесаме… бесаме мучо … та-та та-та-та та-та-та…
„Вот оно как!“
Еще один глоток, и стакан отправляется на черное лакированное озеро рояльной крышки.
„Рояль?! Ах, да… эти гробики… Это же…“
Но: бесаме, бесаме мучо… Что-то такое, что, даже не зная слов – а она их не помнила и перевода не знала – чувствуешь жар страсти и негу любви… и кровь ударяется в бег!
Таня попробовала сосредоточиться и подобрать одним пальцем – как сделала уже однажды на пароходе – мелодию песни, но пальцы не слушались, и еще это нежное дыхание южной ночи, и звезды, плывущие над головой…
Кто-то подошел сзади, нагнулся, и Татьяна узнала запах – великолепную смесь кельнской воды, крепкого табака и хорошего коньяка. Так пах только один человек… мужчина… Баст фон Шаунбург… Олег Ицкович… ОН ее странных снов… А руки с длинными пальцами, как у пианиста, уже легли на клавиши, и…
– Bésame, bésame mucho, – вывел низкий – драматический – баритон над самым ее ухом. Вот только непонятно, над каким, над левым, или правым?
Но дело не в этом, а в том, что…
Bésame, bésame mucho,
Como si fuera esta noche la ultima vez…
„Ох! Царица небесная, да что же он со мной делает!“
Quiero tenerte muy cerca,
Mirarme en tus ojos, verte junto a mi
Piensa que tal vez manana…
Это от него так пышет жаром и страстью, или это у нее… началось?
Bésame, bésame mucho…
– А по-русски? – доносится из тумана хриплый, на октаву севший вдруг голос Кисси.
„Низкое меццо-сопрано…“ – почти автоматически отмечает Татьяна, вспомнив уроки „бельканто“ в первом отделе Разведупра.
– Могу попробовать, – откликается Олег, и от его голоса у Тани мороз вдоль позвоночника и жар в щеках. – Но не знаю, что из этого выйдет… Bésame, bésame mucho… Ну, это… Целуй меня, целуй меня много, как будто это была, есть… тьфу! Эта ночь последняя. Целуй меня, целуй меня много…
– Ты целуй меня везде, – прыскает где-то в тумане подлая тварь Кисси. – Восемнадцать мне уже…
– Отставить отсебятину! – командует чей-то решительный голос. – Цыц, веди, плиз, мелодию… Сейчас мы вам с Олежкой, дамы и господа, такую русскую Мексику устроим, мало не покажется! Готов?
И руки Олега, Баста, – или кто он теперь такой, – снова ложатся на клавиши, и сразу же вступает давешний голос:
– Целуй меня, целуй меня крепко, – а вот у Виктора голос выше, и, возможно, от этого еще слаще его призыв.
Целуй меня, целуй меня крепко,
