«Персефона». Дорога в ад 2 - Кристиан Бэд

— А зачем ты спрашиваешь про истников? — осторожно уточнил Линнервальд.

Он понимал, что Бо пытается быть откровенным с человеком.

— Я хочу понять, что мы потеряли, когда оцифровали мозг человека, — быстро ответил хатт. — Мы очень старались. Мой мозг — плод долгой работы наших учёных. Мы искали замену ощущениям, эмоциям, эмпатии. Я понимаю, что мы утратили возможность ощущать некие причинно-следственные процессы Вселенной. Возможно, упустили какие-то рецепторы, органы чувств?

— Ты стремишься познать себя? — уточнил Линнервальд. — Это похвально. Хорошо, я попробую ответить тебе. Истник — если отбросить техническую часть вопроса, это тот, кто отказывается от выгоды ради истины.

— А что такое выгода?

— Безопасность. Материальное благополучие. Удовольствия.

— Радость?

— Нет. Радость всегда остаётся с тобой. Потому что истина — и есть радость.

Бо задумался. Для него промедление в треть секунды уже многое значило.

— Выходит, что машины не сумели отказаться от выгоды ради истины? — уточнил он. — И потому мы не способны увидеть паутину Вселенной?

— А что для тебя выгода? — улыбнулся Линнервальд.

Бо повернул голову и посмотрел на Рэма, словно размышлял, насколько ему выгодна дружба? Безопасна ли она? Даёт ли она ему удовольствия?

Рэм подмигнул: рули дальше, раз отвечают. Такого крупного собеседника — когда ещё выпадет подловить!

Хатт кивнул.

— Я не знаю, — признался он. — Моих вычислительных мощностей не хватает, чтобы произвести сейчас анализ всех ситуаций моей жизни, хоть она и невелика. Возможно, что сейчас моя выгода — находиться в лаборатории корабля-матки, где я понимаю всё и понимают меня. Где безопасно. Но я не… хочу туда.

— Как ты можешь хотеть или не хотеть? — спросил Линнервальд, вступая уже на свою территорию психотехника и врача. — Что с тобой происходит при этом? Как ты это фиксируешь?

— Множественные участки гиперактивности нейронных зон Андерсона, — пояснил Бо. И поправился, понимая, что Линнервальд не мог изучать искусственный мозг и не знает терминов. — Я фиксирую разнобой в работе нейроподобных структур. Слишком большая активность в условиях низкой нагрузки. Я не решаю никаких значимых задач, но нейроны в это время усиленно работают.

— Ты испытываешь это как дискомфорт?

— Рассогласованность. Да.

— А что ты испытывал, когда на тебя воздействовал «шум»?

Бо снова оглянулся на Рэма. Он никому кроме друга не рассказал, про странный манифест, что вычленил из разночастотных шумов. И теперь не знал, говорить ли о нём Линнервальду?

— А почему он вдруг не может хотеть? Ему нельзя, что ли? — влез Рэм, отвлекая внимание на себя и давая другу время на размышления.

— Можно, — чуть улыбнулся Линнервальд, сразу разгадав тактику Рэма. — Но ему просто нечем хотеть.

— Как это? — не понял Рэм.

Теперь тема разговора и в самом деле задела его за живое.

— Мозг в твоей голове возник не вчера, — пояснил регент всё с той же улыбкой наставника. — Он рос и развивался 4,5 миллиона лет. Был неразумен, движим инстинктами. Как люди мы живём примерно 45 тысяч лет — это время нашего человеческого разума. Можешь разделить 4,5 миллиона на 45 тысяч.

— Сто, — кивнул Рэм.

— Твои хотения старше твоего разума в сто раз. Они отлично умеют жить в тебе и без разума. Их сила — огромна, она исходит из биологии человека. У твоего же друга — никакой биологии нет.

— То есть хочу не я, а зверь во мне? — выдал Рэм эйнитское определение.

— Можно сказать и так, — кивнул Линнервальд. — Но включив разум, ты можешь обуздать зверя в себе, своё хочу.

— А у Бо «зверя» нет по определению? — Рэм закусил губу, чтобы не улыбаться. Кажется, он подловил Линнервальда! — А когда машина хочет убить человека — это, значит, не зверь?

— Машина не испытывает желаний, — легко выпутался регент. — Зверь тот, кто создал для неё программу убийства. А он — человек.

— Ну ладно, — сдался Рэм. — Значит, Хаген закачал в мозг Бо алгоритмы работы, а сам Бо — как кукла? Но ведь это неправда!

— А разве я спорю? — с улыбкой удивился Линнервальд. — Я всего лишь хочу понять, почему это именно так.

— Резать-то хоть не будете? — нахмурился Рэм.

— Этого не требуется, — регент уже откровенно веселился. — Мы снимем картографию его мозга и сравним с твоей и других пилотов. Возможно, анализ что-то даст, но он не быстрый. А в белом зале я поработаю и с ним, и с тобой — как с людьми.

— Это как в психомашине? — вскинулся Рэм.

У него был единственный опыт общения с этим имперским пыточным механизмом. Сознание его тогда повисло в такой жуткой пустоте, что он чуть не свихнулся от страха.

— В Содружестве нет психомашин, — покачал головой Линнервальд. — Только вера и доверие лечат от страха. Твой страх — это опасности вовне и внутри тебя. От такого страха уберегут вера себе и доверие друзей.

Рэм сглотнул. Вера — это хорошо. Наверное. Но вся эта белая дрянь в памяти…

— Картография может не дать вообще ничего. Структурно мой мозг такой, как ему и положено, — подсказал Бо. — Я мог бы создать для вас полную гель-карту, но Хаген пока против. У нас тоже есть секреты. Могу заверить, что физически структурных сбоев у меня не обнаружили. Меня тестировали. Они…

Бо посмотрел на Рэма, спрашивая глазами, говорить или нет.

Линнервальд замер. Он почуял, что этот ответ особенно важен. Что хатт доверяет ему больше, чем должен доверять, согласно полученным инструкциям.

— … Они не поняли… — Бо помедлил. — Что дополнительные структуры мозга я создаю виртуально.

— То есть? — нахмурился Линнервальд.

Он тоже ничего не понял.

— Я их придумываю! — Хатт улыбнулся своей знаменитой улыбкой.

Даже в личном деле фотография Бо была вот такой, радостной. Решившись говорить, он отбросил сомнения.

— Но зачем? — удивился Линнервальд. — Что значит — «придумываю»?

Бо пожал плечами совсем как Рэмка.

— На «Персефону» я попал уже обученным как пилот, — сказал он с улыбкой. — Полностью имея необходимые лётные навыки и знания. Я отлично их имитировал. Но я совсем не знал и не понимал людей. Их настоящие и скрытые ранги: ведь часто командовал один, а большим авторитетом обладал другой. Их взаимоотношения, шутки, подначки. Всё это было странным и очень запутывало. Я не хотел, чтобы меня разоблачили, мы не знали тогда, как люди относятся к хаттам. Пусть мы и не воевали с вами, но станете ли вы разбирать? Ведь мы — тоже машины.

Линнервальд покивал — это-то