Будет день - И. А. Намор
Виктор позвонил немцу, и тот примчался в Париж. Недели не прошло, как он уже сидел в зале парижского варьете и «смотрел» Таню «в действии». В отличие от пары весьма импульсивных коллег-французов, «рассматривавших проблему» вместе с ним, Курт Рамсфельд на этот раз был совершенно неэмоционален. Напротив, он был даже несколько сумрачен – что свойственно, как говорят, «тевтонскому гению», но, тем не менее, выкурил длинную сигару и выпил три или четыре рюмки коньяка, пока Татьяна и Виктор прогоняли свой репертуар.
– Ну, что ж, – сказал Рамсфельд, когда все закончилось. – Я не ошибся, – улыбка тронула его полные губы, встопорщив совсем по-кошачьи маленькие усики. – И это очень приятно. Вы, фройлен, очень хороши. Если позволите мне выразить то, что я чувствую. Вы настоящая дива, хотя над этим еще следует поработать. Однако это настоящий сюрприз, какой у вас замечательный автор слов и музыки. Экселенс! Я снимаю перед вами шляпу, герр Руа! Вы – маэстро! Вы…
– Благодарю вас, герр Рамсфельд! – вежливо поклонился немцу Федорчук. – Но я чужд публичности, да и работал над песнями не один. Поэтому автором слов и музыки у нас будет кто-нибудь другой.
– Кто? – Рамсфельд умел не только восхищаться, работать он умел тоже.
– Ну, скажем… Раймон Поль, – предложил Виктор и, наконец, с видимым удовольствием закурил. – Как вам такое имя?
– Раймон Поль, – повторил за Виктором антрепренер с таким выражением, словно пробовал псевдоним на вкус. – Раймон Поль… А знаете, герр Руа, совсем неплохо! Даже, я бы сказал, хорошо. Раймон Поль! Вполне!
И завертелось. Через три дня Таня появилась в программе одного из варьете Монмартра. Еще через день в другом – на бульваре Клиши, а через неделю выступала уже в трех варьете, и на ее выступление с «Парижским танго» и «Желтыми листьями» зашли – как бы невзначай – директор «Мулен Руж» и несколько серьезных господ из Латинского квартала. Успех был феерический, но антрепренер не собирался довольствоваться малым.
– Летом Олимпиада, – веско сказал он и еще более веско качнул тяжелым подбородком.
Но это означало, что времени у них в обрез, и «раскручивать» Татьяну нужно так быстро, как только можно.
Рамсфельд задействовал все свои знакомства в Париже, а их у него оказалось совсем немало, и госпожа Виктория Фар стремительно ворвалась в артистический мир Парижа. Псевдоним для Татьяны предложил Федорчук, когда антрепренер указал на то, что нужно звучное имя, Виктор сразу же сказал: «Виктория» – Татьяна даже вздрогнула и, взглянув на невозмутимое лицо Федорчука, заподозрила, что это не последний сюрприз… Но даже эта «стремительность» прорыва на ведущие концертные площадки, в сущности, мало приближала к цели. Все было не вполне то, не так и слишком медленно. Даже радио ничего в судьбе певицы не решало. Оно здесь еще совсем не такое, каким станет когда-нибудь потом, лет эдак через тридцать. Немного денег и пара приглашений на выступления Виктории, и вот уже три песни Раймонда Поля в исполнении Виктории Фар звучат в эфире. В живом эфире, разумеется, а не в записи. Зато, в «прайм тайм», что не мало, но, к сожалению, и не так много, как будет в золотые дни радио. И все-таки «лиха беда – начало». Она пела на радио, она выходила на лучшие сцены Монмартра и бульвара Клиши. А затем в кабаре близ площади Пигаль, где Таня выступала в этот вечер, возник высокий худощавый мужчина, на которого с интересом поглядывали многие из присутствующих. Мужчина был немолод, но все еще хорош собой. И… да! В нем было нечто, что отличает настоящего человека искусства от дешевки, рядящейся в чужое платье.
«Актер? – спросила себя Таня, выходя на сцену. – Возможно…»
Но уже в следующее мгновение и этот мужчина, и все прочие представители как сильного, так и слабого пола перестали существовать для Татьяны, превратившись в жаркое марево ее собственной «фата-морганы». Там и только там, в воображаемом мире вдохновения, могли звучать ее песни. Там на самом деле они и звучали.
– Великолепно! – воскликнул мужчина, поднимая бокал с шампанским и скосив «заинтересованный» взгляд на Виктора. Судя по всему, он изучал возможного соперника. Однако, к каким выводам пришел «месье Фейдер», так и осталось неизвестным. Впрочем, возможно, виной всему была худенькая брюнетка, которую мэтр взял на «вторую женскую роль». Она вполне успешно «отодвинула» Татьяну в сторону, и слава богу, если честно. Но… но зато месье Жак получил либретто фильма «Танго в Париже» – Федорчук, как оказалось, не просто «думал» о кино, он втихаря и готовился… И позже – в июне – мадемуазель Виктория превратилась из многообещающей дебютантки в сверхпопулярную диву – а пока… Пока незнакомая еще ни французскому, ни немецкому, да и вообще хоть какому-нибудь массовому зрителю, Виктория Фар пела и даже если и смотрела в зал, где сидел ее будущий режиссер, то вряд ли видела… его, Виктора или кого-нибудь еще. Она пела….
Танго, в Париже танго…
* * *
Итальянцы оказались в меру заносчивы, но вполне профессиональны, чего, если честно, Олег от них никак не ожидал. Но, с другой стороны, что он о них знал? Да ничего. Ни Шаунбург, ни Ицкович Италией и ее обитателями никогда особенно не интересовались, но у обоих в силу обстоятельств воспитания и особенностей личного опыта сложилось об этой стране и населявшем ее народе весьма нелестное мнение, которое легко можно было выразить одним лишь словом – «оперетка!». Оперетка и есть: пицца, спагетти, кьянти и бурные страсти на фоне облупившейся от времени «былой роскоши» обветшавших мраморных дворцов и величественных руин. Однако правда жизни оказалась – как и всегда это случается – мало похожа на анекдоты и «рассказы очевидцев». И то, что итальянская армия не слишком уверенно выступила в последнюю Великую войну – первую мировую для Баста и вторую – для Олега – и ныне, то есть в 1936 году от Рождества Христова, с огромным трудом смогла переломить в свою пользу ход войны с Эфиопией, – ни о чем еще на самом деле не говорило. Люди не одинаковы, и жизненные цели разных народов отнюдь не совпадают. Сравните, скажем, лично свободного и грамотного немца, приехавшего в поисках лучшей
