Будет день - И. А. Намор
Вот и с итальянцами та же история. Шумный народ, веселый – это правда. И от их политиков зачастую веет пошленьким водевильчиком. Так что вполне себе оперетка. Но при всем при том овровцы[75] в ближайшем рассмотрении ничем, собственно, не уступали гестаповцам, а люди из Службы военной информации и вовсе оказались уверенными и жесткими профессионалами, с ними интересно было работать, хотя и приходилось все время держать ухо востро. Даже ночью. Даже во сне. Пожалуй, во сне особенно, потому что опасные люди оказались эти итальянцы. Крайне опасные.
– Я хотел бы встретиться с кем-нибудь из испанских офицеров, – это была легитимная просьба, и Баст был в своем праве, но, по-видимому, полковник Санто Эммануэле думал иначе. А всего вернее, таковы инструкции, которыми итальянец руководствовался, «общаясь» со своим «немецким другом и коллегой».
– Наши друзья… – глаза у полковника темно-карие, смотрят на Шаунбурга внимательно, но как бы равнодушно. – Наши друзья весьма щепетильны в вопросах чести. Ведь вы меня понимаете, не правда ли?
– Думаю, что понимаю, – кивнул Олег. Баст был бы раздражен и, более того, взбешен, но Ицковичу все эти игры в «у кого эго больше», в смысле – длиннее, были не интересны. Он – сам по себе, и смотрел на всех этих фашиков как бы со стороны и исключительно с утилитарной точки зрения.
– Да, вероятно, – улыбнулся он, глядя в холодные глаза полковника Эммануэле. – Но вы же северянин, дон Эммануэле! Вы должны знать, что за штука немецкий мозг. У нас там арифмометр, полковник, – улыбнулся еще шире и постучал костяшкой согнутого пальца себе по лбу. – Что такое честь? – вопросительно поднял он бровь. – Что такое щепетильность?
На этот раз он их все-таки достал. Капитан-лейтенант Кардона из разведки ВВС пошел красными пятнами, но полковник, которого, судя по выражению глаз, тоже проняло, только губы поджал. Приказа портить отношения с дружественным режимом не было, а кто из двоих – Муссолини или Гитлер – старший партнер, вопрос спорный и для умных людей отнюдь не однозначный.
– Нам было дано понять, что это внутреннее дело испанцев, господин Вебер, – голос у полковника стал тише, упал и темп речи.
«Вполне можно трактовать, как оскорбление…» – усмехнулся в душе Олег, демонстрируя полную невозмутимость.
– Мы никому не навязываемся…
Почти месяц по невнятно выраженному желанию Гейдриха он изображал из себя шестерку, хотя и встречался со всеми «сильными мира сего» итальянского разведывательного сообщества. Встречался, но что с того? Мелкий чиновник службы безопасности… безликий господин Вебер… И вдруг… Все изменилось позавчера вечером. Как всегда неожиданно и без каких-либо объяснений ему был дан «зеленый свет». Впрочем, по нынешним временам и обстоятельствам, это называлось иначе: карт-бланш. Вот что это было такое. И объяснение, как ни странно, не замедлило нарисоваться… По своим каналам Гейдрих получил подтверждение некоторым фактам, принесенным Шаунбургом «в клюве» из недолгого заграничного вояжа. Но дело даже не в том, что факты подтвердились. У шефа Службы безопасности не нашлось причин сомневаться в лояльности своего сотрудника. Сомневаться можно в его полезности для дела и личной карьеры шефа – тому ведь перед Гиммлером выслуживаться надо – и в уровне аналитических способностей баварского дворянина, имеющего склонность к левым лозунгам.
Однако последние события в Европе подтвердили ряд как бы случайно – между делом – оброненных предположений фон Шаунбурга, а Гейдрих никогда ничего не забывал. И еще он умел ловко манипулировать чувствами окружающих. Вероятно, Гейдриху было приятно чувствовать себя кукольником в театре марионеток. Но, как бы то ни было, измотав Баста состоянием неопределенности, в меру унизив и показав, кто в доме хозяин, шеф «подобрел» вдруг к своему любимцу настолько, что передал с дипломатической почтой специальное письмо. Не приказ, но что-то замечательно на приказ похожее. А по смыслу, всего лишь очередная попытка расставить, наконец, все точки над «i». Все или некоторые… Но операции «Лорелея» – секретный информационный канал в разведывательное управление Красной Армии – присваивался шифр высшего приоритета, и вся она, от начала и до конца, переподчинялась своему творцу, то есть Басту фон Шаунбургу. Разумеется, это был успех. И конечно же, ради этого стоило ждать и терпеть. Ведь как бы хреново ни приходилось ему в эти шесть недель, главное – результат, не правда ли?
Впрочем, прежде чем отдаться полностью сладостной игре с Москвой, Шаунбургу рекомендовалось наладить отношения с итальянскими и испанскими коллегами. На будущее, так сказать. В качестве некоего вложения капитала. Это два. И три – надо бы, намекал Гейдрих, помочь Шелленбергу. Ни разу не приказ, скорее просьба, но из тех, на которые отказом не отвечают. А у Вальтера теперь на шее не одни только сионисты, но сионисты, неожиданно признал Гейдрих, могли, пожалуй, оказаться весьма и весьма полезными. «Спихнем евреев в Палестину, и пусть это будет уже английской головной болью!» Прямо об этом, разумеется, ничего сказано не было. Ни слова, ни полслова. Даже в письме, обреченном на кремацию тут же, на территории посольства, откровенничать никто бы не стал. И Гейдрих в первую очередь. Но намек – для умного достаточно, а дураков на службе никто бы и держать не стал – сделал. А у Ицковича даже сердце дрогнуло, когда он понял, что предлагает его опасный, как тарантул, босс.
Ведь идея разыграть «сионистскую карту» возникла у него в общем-то от отчаяния. Ну не приходило – хоть тресни! – в голову никакой другой идеи. Он и так пробовал, и сяк, а все равно – никак. Не будет никто ничего делать для евреев. Политика, черт ее подери, и экономика, и «никакого мошенства». Поэтому и не возникло у Олега никаких моральных затруднений, когда начинал разговор с Гейдрихом. Ну да, Гейдрих – убийца. В том числе и убийца евреев. Но ведь история еще не успела реализовать
