Хроники 302 отдела: Эффект кукловода - Алексей Небоходов

Она замолчала, чувствуя, как беспомощно звучат слова, повисая в воздухе. Курносов продолжал смотреть, взгляд его становился растерянным и недоверчивым, в глазах мелькнуло подозрение и испуг.

– Что за ерунда? – хрипло произнёс он, качнув головой. – Это… ошибка какая-то. Девушка, я вас не знаю. Как вы можете быть той Машей? Это было так давно…

Страх окончательно сковал её, и Маша поняла, что может потерять последнюю возможность убедить его. Она шагнула ещё ближе, отчаянно глядя ему в глаза:

– Пётр Иванович, поверьте! Я знаю, безумно звучит, но вспомните: мы встречались здесь, в этой квартире, после начала расследования нападения на Вертинскую, то есть на меня. Всё началось с разговоров, допросов, а потом стало чем-то большим. Вы называли меня своим утешением, спасением в том деле. Говорили, хотели бы бросить всё и уехать туда, где никто нас не найдёт. Вы должны это помнить!

Её голос дрожал, каждое слово было наполнено отчаянием и мольбой. Она видела, как меняется его лицо, вытягиваясь от удивления и потрясения, как тяжело становится его дыхание.

– Не может быть… – прошептал он, медленно проведя ладонью по лицу, словно пытаясь стереть наваждение. – Этого просто не может быть…

Маша понимала, что каждое его сомнение сейчас опасно, и, собрав последние силы, тихо сказала:

– Я знаю, что вы думаете, Пётр Иванович, но это правда. Мне нужна ваша помощь. Я не сумасшедшая и не вру. Просто я вернулась не в то будущее, которое покидала… Всё изменилось, и мне страшно. Только вам я могу довериться.

Он молчал, тяжело дыша, затем медленно отвёл взгляд, боясь снова посмотреть ей в глаза и принять её слова. Сделав шаг назад, опёрся на стену и наконец тихо сказал:

– Проходите. Пожалуйста, войдите и объясните подробнее. Не обещаю, что сразу поверю, но выслушаю.

Маша осторожно переступила порог, чувствуя, как за спиной мягко закрывается дверь, отделяя её от внешнего мира и оставляя наедине с прошлым и будущим, сплетёнными теперь в тугой узел страха и надежды.

Квартира, пропитанная одиночеством многих лет, встретила Машу знакомым запахом книг, выцветших обоев и въевшегося в стены табачного дыма. Курносов медленно прошёл в гостиную и, не сводя настороженного взгляда со своей неожиданной гостьи, осторожно опустился на старый, продавленный диван. Жестом, полным усталой отчуждённости, он указал Маше на кресло напротив.

Она села, чувствуя, как от напряжения начинают мелко дрожать пальцы, и с трудом подавила эту дрожь, сложив ладони на коленях. Взгляд скользнул по комнате, цепляясь за знакомые детали: старый ковёр с вытертым рисунком, стопки книг на подоконнике, тяжёлые шторы, давно утратившие цвет. Всё это болезненно напоминало ей о тех недолгих, но ярких встречах, что, казалось, случились в другой жизни.

Курносов молчал, ожидая, и тишина стала почти невыносимой. Маша, глубоко вздохнув, первой нарушила молчание, стараясь, чтобы голос звучал ровно, хотя сердце билось так громко, что казалось, он мог услышать:

– Я знаю, вам трудно поверить. Сама долго не могла понять, что произошло. Но это действительно я. Давайте я напомню то, что больше никто знать не мог. Помните наш первый допрос? Я путалась в показаниях, потому что сознание Маши Луневой уже тогда было в теле Вертинской. Вы смотрели с таким раздражением, что в конце концов бросили ручку на стол и сказали: «Что-то ты, Машка, с заковыркой». Именно так, ни словом больше, ни словом меньше. И щёлкнули ручкой, помните?

Курносов вздрогнул, глаза его расширились, словно её слова открывали дверь к давно забытым воспоминаниям.

– Как вы это… – начал он и осёкся, словно боясь допустить саму мысль.

Маша тихо продолжила, поддерживая его слабеющую память:

– Вы тогда ещё уронили ручку на пол, и, поднимая её, я заметила порванный шнурок на вашем левом ботинке. Я спросила: «Вам не мешает?» Вы ответили: «Ерунда, главное, голова на плечах». А потом принесли чай с лимоном, хотя я просила воды, потому что нервничала.

Курносов пристально смотрел на неё, в его взгляде постепенно проступало узнавание. Губы беззвучно повторяли её слова, дыхание стало прерывистым.

– А ещё, – осторожно добавила Маша, – когда мы начали встречаться здесь, вы всегда прятали книги по оперативной работе за занавеской возле окна. Говорили, от греха подальше. Однажды я потянулась за книгой, вы резко схватили меня за руку, чуть не закричали, чтобы я их не трогала. Потом долго извинялись, уверяя, что просто оберегаете меня от лишних волнений.

Курносов слушал, взгляд его терял настороженность, уступая место изумлению и боли воспоминаний. Пальцы бессознательно теребили край старой накидки на диване.

– И ещё, Пётр Иванович, – голос Маши почти перешёл в шёпот, – часы на кухне. Я спросила вас тогда, почему они отстают ровно на шесть минут, а вы махнули рукой и ответили, что это, наверное, судьба. «Пусть остаются такими», – вот так вы сказали, помните?

Повисла пауза, в которой отчётливо тикали те самые кухонные часы. Курносов медленно встал и молча направился на кухню. Маша услышала тихий скрип пола, тяжёлый вздох и звук возвращающихся шагов.

Он остановился в дверях гостиной, глядя на неё совершенно иным взглядом, полным растерянности, словно только что пережил невозможное:

– Шесть минут, – произнёс он глухо. – Они всё ещё отстают на шесть минут. Я так и не поправил их… за все эти годы.

Голос сорвался, и он обессиленно опустился обратно на диван. Маша смотрела на него, чувствуя, как сердце разрывается от боли и нежности одновременно. В этой секунде заключалась вся её надежда и вина.

Они сидели молча, боясь нарушить хрупкий баланс, только что возникший между ними. Маша боялась пошевелиться, дышала осторожно, но её сердце билось теперь ровнее, потому что он вспомнил. Теперь, возможно, ещё можно было что-то изменить.

Собравшись с мыслями, она вновь заговорила тихо, едва слышно, словно боясь его спугнуть:

– Помните, как однажды ночью я проснулась от того, что вы сидели рядом и что-то говорили? Я притворилась спящей и услышала, как вы читаете Пастернака. Ваш голос был тихим, но каждое слово проникало прямо в сердце: «Во всём мне хочется дойти до самой сути…». Я лежала, боясь пошевелиться, и вдруг поняла, каким вы были на самом деле: сильным, но таким уязвимым, жёстким, но таким нежным… И поняла, как много я для вас значила.

Голос дрогнул, и она едва удержалась от слёз. Курносов молчал, бледнея с каждым её словом. Его обычно уверенные глаза расширились и смотрели теперь с отчаянием, будто каждое её воспоминание становилось для