Хроники 302 отдела: Эффект кукловода - Алексей Небоходов
Он говорил долго, спокойно, обстоятельно. Рассказал о переселении сознания – не фантастика, а реальность. Суть была проста: моё сознание перенесут в прошлое, в тело девушки, пострадавшей при загадочных обстоятельствах. Маши Вертинской. Показали её снимок, сказали, тело живо, но разум утрачен. Мне нужно было заменить её на время задания. Сложного, но выполнимого. Спросили лишь: «Готова ли я исчезнуть для всех, кто меня знал?» Я не сомневалась ни секунды – никто не знал меня по-настоящему.
Я прошла инструктаж – строгий и жёсткий. Убрали лишние эмоции, загрузили необходимую информацию. Для переноса поместили в капсулу, похожую на МРТ. Было больно, страшно, казалось, меня разрывают на части. Когда я открыла глаза уже в теле Маши, поняла – всё получилось. Я была другой, но оставалась собой.
Она остановилась, собираясь с силами, чтобы продолжить:
– Первые дни я почти ничего не помнила. Знала только, что должна выполнить задание – сблизиться с министром Шокиным, узнать важную информацию, а если не получится, устранить его. Мне не сказали, кто напал на Вертинскую. Был только необъяснимый страх. Я не знала, насколько тяжёлым станет этот выбор, как сильно изменятся события… Я никогда не хотела такого конца…
Маша замолчала, чувствуя, как горло перехватывает от боли воспоминаний. Курносов молчал, лишь крепче сжимая её ладонь, давая понять, что он рядом и готов выслушать всё до конца.
Она продолжила, преодолевая собственную боль и страх:
– Я оказалась на даче Шокина и должна была его соблазнить. Но всё пошло не так. Я не смогла сделать того, чего от меня ждали. Запаниковав, потеряв контроль, я выполнила приказ иначе – подсыпала яд ему в бокал. Когда осознала, что сделала, меня уже переносило обратно в двадцать пятый. Но вернулась я в другую реальность – страшную и чужую.
Курносов побледнел, его глаза наполнялись болью. Он тихо попросил:
– Продолжай, Машенька… Я должен знать всё. Что было потом?
Она глубоко вздохнула и выговорила, едва сдерживая слёзы:
– Вернувшись сюда, я увидела страшную реальность. Смерть Шокина изменила всё. Власть захватил Соловьёв, начались репрессии… И виной всему была я, моя слабость, мой страх.
Она замолчала, и слёзы потекли по щекам. Курносов долго смотрел на неё молча, затем, с трудом преодолевая собственную боль, сказал:
– После смерти Шокина ты ничего не помнила, Машенька. Тебя нашли в парке, избитую и без сознания… Для меня это был кошмар, я пытался добиться хоть малейшей реакции, но ты не узнавала ни меня, ни себя. Ты замкнулась в себе и потеряла связь с реальностью…
Его голос сорвался, плечи дрожали. Он отвернулся, не выдерживая тяжести воспоминаний.
Маша лежала, не в силах двинуться, чувствуя, как в ней разрастается невыносимая боль осознания того, какую трагедию она вызвала, какой груз она заставила его нести.
Слова Курносова звучали с тихой уверенностью, но в голосе его ощущалось внутреннее напряжение, будто он сам до конца не верил в происходящее. Каждое произнесённое им слово впивалось в сердце Маши острым жалом, вызывая мучительную боль и порождая новые страхи. Она слушала его, боясь пропустить хотя бы одну деталь, способную связать воедино разрозненные события и вернуть миру хоть какое-то подобие порядка.
– Когда появился этот человек, Виталий, – продолжал Курносов, глядя на свои сцепленные пальцы, – он сказал, что представляет триста второй отдел. Спецслужбу, о существовании которой я даже не подозревал. Он говорил спокойно, словно привык к невозможному. Рассказал о проекте, связанном с переносом сознаний.
Сначала я подумал, что это бред, но потом он начал приводить факты – такие подробности, которые невозможно было бы узнать без допуска к строго засекреченной информации. А затем он отвёз меня в триста второй отдел, где подключил моё сознание к самому себе – к молодому Курносову из семидесятого девятого года. Я должен был убедить себя – молодого – помочь Дмитрию, сотруднику триста второго отдела, выполняющему задание в прошлом. Мы говорили недолго, но этого оказалось достаточно.
Курносов поднял глаза и посмотрел на Машу с такой болью и тревогой, что её дыхание сбилось, а горло сдавило.
– Я поверил не сразу, Машенька, но поверил. Виталий оставил слишком много неопровержимых доказательств. И сейчас, слушая тебя, я понимаю, насколько всё серьёзно и катастрофично, насколько велик масштаб случившегося. Это уже не просто наша личная беда – это трагедия для всей страны, а может быть, и для всего мира.
Он замолчал, тяжело вздохнув и прикрыв глаза рукой, словно пытаясь скрыть нахлынувшие эмоции. Маша ощущала, как внутри неё нарастает невыносимая тяжесть вины, но молчала, ожидая продолжения.
Наконец Курносов посмотрел на неё снова и произнёс с решительностью, возвращающей ей хоть немного уверенности:
– Мы должны немедленно ехать в триста второй отдел. Там есть люди и оборудование, которые могут помочь разобраться в ситуации. Возможно, они знают, как исправить то, что пошло не так, как вернуть историю на правильные рельсы и предотвратить катастрофу, свидетелями которой мы уже стали. Другого выхода нет. Время уходит слишком быстро.
Маша молча кивнула, чувствуя, как в ней просыпается решимость, смешанная с отчаянной надеждой. Она быстро встала, словно впервые в полной мере ощутив срочность происходящего, и начала одеваться, двигаясь автоматически, почти не осознавая своих движений.
Курносов тоже поднялся, торопливо проверяя карманы, ключи, нервно поправляя одежду и бросая на Машу короткие напряжённые взгляды. Уже у самой двери он вдруг замер, вспомнив что-то важное, подошёл к ней и осторожно взял её ладонь в свои руки. Его пальцы едва заметно дрожали, и прикосновение это казалось одновременно привычным и необычным, словно они вновь узнавали друг друга.
– Машенька, – сказал он тихо, но уверенно, – что бы ни произошло дальше, что бы ни ждало нас там, в триста втором отделе, помни одно: мы вместе. Ты больше не одна, я больше не один, и я обещаю, мы сделаем всё, чтобы исправить эту страшную ошибку. Знай, что я рядом, и мы обязательно справимся.
Она подняла взгляд, встречая его глаза, наполненные решительностью, нежностью и верой, которых не видела так много лет. Эти слова были ей нужны сейчас как никогда прежде, когда она
