Было у него два сына - Лукьянов Денис Геннадьевич

И пока Оскар щебетал по телефону, Генри, прокручивая в голове слишком много вопросов, смотрел сквозь огромные окна — краем глаза различал свое потерянное отражение, — и город, огромное порочное яблоко, новый рай, новый ад, подобно гоголевской птице-тройке, не давал никакого ответа.

С того дня Генри ничего не снилось. На работе все валилось из рук — он проливал кофе, ронял стопки с документами, врезался в стеклянные двери; все фотографии и раскадровки выходили неумелыми — у школьников в соцсетях и то получается свежее, интереснее. И отчего-то снова ужасно хотелось рисовать, но Генри останавливал себя: забудь, только вновь разочаруешься, ничего не выйдет, ты уже нашел себя. С самого начала он знал причину разлада, но не хотел признаваться себе — пришлось поговорить со старушкой-психологом, в этот раз сказавшей все то же, что думал он сам. Выйдя из ее кабинета — Генри вновь глядел на венецианские маски, но упорно не спрашивал о них, будто боялся разбудить некое древнее зло, узнать правду, которая сломает мир и его самого, — он сразу же достал телефон, написал Оскару быстро, с опечатками: «Дай мн номр Вивен».

Ответ пришел, только когда Генри, сонный, ехал в такси и слушал байки водителя, просто кивая в ответ и выдавая сухие «ага». Решил не заходить домой. Набрал Вивьен на улице; какой-то незнакомец попросил сигарету, другой — зажигалку, но у Генри не было ни того, ни другого, хотя, думал он, его горячими вспотевшими руками сейчас, наверное, можно зажигать что угодно, так, может, и голова его пылает, как у диснеевского Аида? Она долго не брала трубку. Генри подумал было, что незнакомые номера Вивьен игнорирует, но тут же отказался от этой мысли — тогда-то она и ответила усталым «Алло?». Генри подготовил речь заранее — не беспокоился так даже перед первыми экзаменами, — извинился, представился, сказал, что она, должно быть, не помнит его, на что Вивьен рассмеялась — так непривычно было слышать столь низкий, бархатный женский голос — и заявила, что его, застывшего с открытым ртом, забыть невозможно, к тому же Оскар много о нем рассказывал. Генри перешел к главному. Пригласил ее выпить кофе. Она согласилась, добавив лишь, что не откажется от чего покрепче.

Они встретились в ресторане с панорамными окнами — даже слишком простом и консервативном на фоне бесконечных индийских забегаловок и китайских лапшичных, русских пельменных и мексиканских оплотов буррито. Генри пришел рано, минут за двадцать, а Вивьен вошла минута в минуту, поздоровалась с официантом, проходившим мимо, нашла Генри взглядом и села, протянув ему руку. Он на миг замялся. Нежно пожал ее.

— Не бойтесь так, — улыбнулась Вивьен. — Некоторые мои коллеги жмут и посильнее.

— О каких именно коллегах вы говорите? — улыбнулся Генри, боясь услышать ответ.

— А о каких вы хотите услышать?

Оба они вполголоса рассмеялись. Генри подозвал официанта; они заказали кофе, фрукты и, по просьбе Вивьен, игристое.

— Просто иногда, — объяснила она, — мне хочется почувствовать себя аристократкой или дегенераткой. Ни первого, ни второго от природы мне дано не было.

— Как ваши дела на работе? — спросил Генри, когда принесли кофе с фруктами.

— И снова тот же вопрос: на какой из? — Вивьен аккуратно перемешала кофе, отложила ложку на блюдечко. Оскар был прав, ее не нужно учить манерам, объяснять, какая вилка для чего необходима, она не будет пугать пожилых дам в опере, она — человек воспитанный, скачущий между низким и высоким, может быть, просто в поисках контрастов, а может — зачем-то еще.

Генри чувствовал себя полным идиотом. Не знал, о чем говорить. Все его предыдущие девушки были юны: если они не занимались сексом, то просто глупо шутили, обсуждали всякую ерунду, и Генри был рыцарем в блестящих латах — воспитанным, начитанным, благородным; а здесь разница в два года казалось пропастью — перед ним сидела не очередная принцесса в беде, а коварная чародейка, в плен которой он уже добровольна сдался, готов был стать ее шутом и совершенно не понимал, как и о чем говорить, хотя думал, что интуиция не подведет. До ночи перед встречей дочитывал «Карамазовых», будто Достоевский — его античный оракул. Но Достоевский не помог, зато Вивьен — в цветном платье и смешной соломенной шляпке с ярким огненным пером, купленной явно не в одном из дешевых китайских магазинчиков, которые держат уставшие от жизни старики-иммигранты, — сама уводила разговор то в одну сторону, то в другую.

— Значит, — сказала она наконец, когда они допили кофе и перешли к игристому, заказали десерт, — вы ходите в церковь? Если верить Оскару. Хотя ему…

— В этих вопросах верить решительно нельзя, да-да. — Генри улыбнулся и почувствовал себя увереннее. Понял, что может перехватить контроль над беседой. Или этой иллюзией его наградили за покорность? — Но здесь он прав. И пожалуйста, Вивьен, давайте на ты. Если вы не против.

— Тогда как ты думаешь, — и вот беседа снова в ее руках, — есть ли для такой, как я, шанс на спасение?

— Вот она, эта ужасная женщина! — Генри заметил блеск ее в глазах — узнала цитату. — А какая ты, Грушенька, Сонечка? — Как хорошо, думал Генри, что оба они, кажется, не пьянеют быстро. — Ты очаровательная и образованная. У тебя хорошая работа, судя по тому, что рассказывал Оскар. И ты, как я понимаю, отлично поешь.

— Умеешь ты сыпать комплиментами, Генри. Не забывай, что я теперь позирую на камеру, иногда в одном белье. — Она опустошила и без того почти допитый бокал. Отломила ложкой песочное тесто пирожного.

Генри стоило больших усилий не онеметь.

— Каждый имеет право на маленькие шалости. — Он хотел тоже допить шампанское, но понял, что не может. Опять Вивьен взяла верх. — Мы не даем нашему подсознанию убить нас, как мне сказала одна мудрая старушка. К тому же я склонен верить, что Бог совершенно не такой, как о нем говорят самые рьяные представители церкви. Мы сами изменили его. Как сказал бы Оскар — он с радостью грешит вместе с нами. Пока все не зайдет слишком далеко.

— Лучшего ответа и не придумать. — Вивьен отвернулась, посмотрела в окно. Субботний город гудел. Гул этот, казалось, пронизывал все вокруг. — Если бы не эти цитатки, то и не скажешь, что ты фанат Достоевского.

— А ты? Нет, не отвечай — ты не фанатка, ты его героиня!

— На дух его не переношу, — фыркнула Вивьен. — За то, что из-за меня рассорил трех мужиков. А, нет, в итоге пятерых. Равно как не переношу и все эти современные дамские романы или, еще хуже, прости господи — прощать он ведь не разучился, да? — мужские детективы. Мне по душе больше Пруст. И комиксы, когда приходится сидеть с племянником.

Они поговорили еще немного — о комиксах, книгах, всяких пустяках — и разошлись. Вивьен сама решила оплатить свою половину счета, и Генри показалось, что перед официантом он раскраснелся так, как не краснел никогда в жизни. Он проводил ее на улицу, заказал такси — хотя бы это властная чародейка позволила сделать — и, услышав от нее «До встречи», просто кивнул. Слова посчитал лишними.

Генри добивался ее целый год. Вивьен превратила их отношения в игру, взрослую версию D&D, но забыла, что Генри — отличный игрок. Они встречались редко — оба были слишком заняты работой, — зато говорили много. Сперва ходили по кафе и ресторанам — Генри приносил цветы, и Вивьен благодарила его, обнимала, но не целовала, даже в щеку; как-то раз выбрались в парк, потом в торговый центр — Генри лукаво улыбался, когда Вивьен заходила только в магазины дорогих брендов и оплачивала все сама. Потом он позвал ее в гости. Генри узнал, что Вивьен живет одна, в хорошенькой — с ее слов, — но, понятно, съемной квартире; что у нее замечательные коллеги, которые, правда, надоедают, прося ее спеть что-нибудь на празднованье чьего-то дня рождения, зато поддерживают во всех начинаниях, особенно в бродвейских мечтах — петь за Урсулу в постановке «Русалочки», о poor, unfortunate souls![12] Чародейка, как Генри и думал; чародейка, заклинающая чужие глаза, прикованные к груди, к бедрам, к губам, целующим чужие губы, — она сама рассказывала ему, когда речь заходила о набирающем популярность бизнесе Оскара. Тот же только радовался, слушая рассказы Генри об их с Вивьен встречах, и говорил: «Поднажми, поднажми, старик, скоро я сделаю из нее не просто звезду, а супер-пупер-звезду, и тогда придется трудиться вдвойне! Прости, тут уж даже я не помогу — такой у нее нрав. Королевы! Или как ты там говоришь? Да, точно, чародейки! Какая там твоя Грушенька и Сонечка, тьфу, брось, не приплетай своих мертвых русских ко всему, не порть моих фантазий. Секси-чародейка с глубоким декольте, и под этим фото — подпись: “Давай, рыцарь, одолей меня, или хочешь чего другого?” Ха!»