Огненная царица - Мэй Линь
Нет, такой путь не годится.
А вот Юань Гэ – совсем другое дело: раньше, до музея, он работал в полиции. Полицейский он был хороший, только работа ему не нравилась, это бывает иногда. «Насилия очень много, конфликтов, – жаловался он мне. – Нужно людей принуждать, а я этого не люблю».
Так или иначе, в полиции Юань Гэ не нравилось, а вот работа в музее пришлась ему по сердцу. Это я тоже понять могу – кругом произведения искусства, они облагораживают душу. Опять же, клиент совсем другой, не то что в полиции. И, наконец, есть время для тренировок.
Хотя платят в музее, конечно, немного, но он за деньгами особо и не гнался – редкий случай и у нас, и в Китае.
Как бы там ни было, связи в полиции у Юань Гэ остались, так что лучше помощника мне не сыскать.
О том, что приеду, я, конечно, предупредил заранее, позвонил ему прямо в музей. Тот ужасно обрадовался, бедняга, стал расспрашивать про школу, про учителя, а у меня духу не хватило сказать ему правду. Промямлил что-то вроде: встретимся, тогда и поговорим.
Встретимся и поговорим… Как легко я это сказал. Мог ли я подумать в тот миг, с каким количеством людей уже никогда не встречусь и не поговорю?
Разговор с Юань Гэ разбередил меня, напомнил об учителе. Душу мою опять, как в первый миг после аварии, затопило отчаяние, но раскисать было нельзя. Нужно было держаться и ждать. Рано или поздно я доберусь до наставника Чжана, а уж тот знает, как спасти учителя… Не может не знать, ведь искусство его волшебно, ни с чем не сравнимо. Должен знать, иначе зачем тогда все это?
К музею я поехал на автобусе, и дело тут не в экономии, как думает Сяо Гу. Точнее, не только в ней. Во-первых, в автобусе или метро легче улизнуть от слежки. Во-вторых, мне нравится наблюдать за китайцами в их естественной среде. Это, я думаю, так же интересно, как китайцу наблюдать за иностранцами.
Раньше иностранцу в Китае приходилось туго. Раньше ни один бы и носа в автобус не сунул. Еще в восьмидесятые годы прошлого века все иностранные черти были наперечет, их возили на персональных автомобилях в сопровождении офицера безопасности. Офицер, конечно, не безопасность иностранца обеспечивал, а охранял от иностранца китайский народ.
Казалось бы, от чего там охранять? Нет, друзья мои, охранять всегда есть от чего. Как гласит пословица, была бы жертва, а грабитель найдется, вот и тут так же. Некоторые иностранцы, хотя и не все, мечтали как-либо навредить китайскому человечеству – соблазняли бесплатной жвачкой, дешевыми джинсами, порнографическими журналами «Американское кино» и «Голливудский репортер». В жвачке могли прятаться осколки битых бутылок, у джинсов в самом неподходящем месте лопался шов, а в журналах под видом актрис публиковали фото полуобнаженных женщин. Кто все это придумал? Уж, конечно, не китаец. Иностранец зловредный придумал, вот кто. Не зря их еще при Желтом императоре звали чертями.
Вот как раз поэтому, если тридцать лет назад иностранец сбежал бы из-под опеки офицера, то и тогда, конечно, не сел бы он в автобус: его бы не поняли рядовые китайцы. Если ты иностранец, лови такси или ходи пешком, чего портить нервы простым людям?
Но сейчас дело другое, в городах к иностранцам привыкли. Теперь уж никто не побежит за ними с криком «лаовай!» («инострань!»), никто не пялится прямо и откровенно – ну, или почти никто, исключая диких. Диких, конечно, в Китае еще пока хватает, да мне плевать – пусть смотрят сколько хотят, лишь бы не лезли.
Музей западного искусства находился недалеко от гостиницы, доехал я минут за пятнадцать. Выйдя из автобуса, двинулся прямо к нему.
Сам музей стоял за высоким забором, билет покупался прямо на входе. Здесь была касса, тут же и контрольный пункт. Строго, в общем: не то что человек – лишняя мышь не прошмыгнет, но уж если повезло пробраться внутрь, тут уж делай что хочешь. Можно гулять по заставленному скульптурами двору, можно идти в сам музей любоваться искусством, можно выпить внутри чашечку кофе, можно выходить, заходить, садиться на газон, даже спать на плетеных креслах в окружении «шедевров западного искусства». В общем, нравы тут простые, патриархальные, и если человеку захотелось немного поспать на креслах, то почему бы не поспать, тем более что деньги уплачены.
Комнатка Юань Гэ была довольно далеко от главного входа. Дорога к ней лежала через большой выставочный зал, где как раз расположилась выставка господина Джонатана Ли, известного тайваньского живописца и инсталлятора.
До закрытия музея время еще было, так что я эту выставку бегло осмотрел. Что могу сказать тем, кто ее не видел: не много вы, друзья, потеряли.
Фантазия у господина Ли буйная, не спорю, не только свой брат китаец позавидует, но и настоящий западный художник. Но кроме фантазии художнику, по-моему, что-то еще надо иметь. А вот как раз этого самого «еще» у господина Ли и не было. Или, наоборот, было слишком много.
Одно было понятно без слов: Джонатан Ли – настоящий китайский патриот. От патриотизма этого резало глаза.
Первым же номером в галерее шла деревянная женщина, по виду из какой-то европейской страны, если, конечно, у деревянных женщин может быть отечество и гражданство. Она лежала на спине, заголившись и подняв ноги к самым ушам так, что не оставляла изумленному зрителю ни единой тайны в себе. На лице ее как бы застыл изумленный вопль: «Эк меня раскорячило!»
Дальше сидели уже две женщины. Одна с зелеными волосами, ставшими дыбом, с кривой ухмылкой на лице, с дико выкатившимися куда-то к макушке глазами и, опять же, с растопыренными в стороны ногами. Вторая же была вполне себе милая, с узкими глазками, и хотя сидела тоже растопырившись, но ее растопыренность прикрывала длинная широкая юбка. Инсталляция называлась «Запад и Восток».
Остальное было в том же примерно роде, очень патриотическое. Неудивительно, что я, не задерживаясь, отправился прямиком к Юань Гэ.
Дошел до небольшой дверцы, постучал в нее, ожидая радостного крика «Входи, дружище!», но на мой стук никто не ответил. Я постучал еще раз – все тихо.
Это было довольно странно. Неужели Юань Гэ куда-то отошел? Я толкнул дверь. Отворилась она на удивление легко, словно только и ждала этого.
За дверью меня встретило нечто ужасное…
В комнате царил страшный